Часы смерти [Литрес] - Джон Диксон Карр
Хэдли устало поднялся на ноги.
– Пока все, – сказал он, махнув рукой. – На сегодня придется оставить все как есть. Тело сейчас вынесут, вы можете отправляться спать, если желаете.
Но его слова о том, что одна из них обвиняет другую в убийстве, сыграли свою роль. Атмосфера в доме, и без того отнюдь не дружелюбная, сгустилась настолько, что женщины, казалось, не спешили расходиться. Миссис Стеффинз ждала Элеонору, Элеонора ждала, пока уйдет миссис Стеффинз. Наконец Хэдли осведомился: «Да? У вас есть еще что-нибудь?» – и тут они обе заторопились к двери. Только Лючия Хандрет сохраняла холодную, высокомерную жизнерадостность. У двери она оглянулась через плечо.
– Что ж, желаю удачи, мистер Хэдли, – кивнула она. – Если вы собираетесь копаться в моей берлоге, надеюсь, вы постараетесь закончить побыстрее. Я хочу лечь. Спокойной ночи.
Щелкнул язычок замка. Напряжение на время спало. Мельсон тяжело опустился на стул. Он вдруг почувствовал, как холодно в гостиной.
– Фелл, – проговорил Хэдли, – у меня, должно быть, слабеет хватка. Я подозреваю, что до сих пор я не вполне удачно управлялся с этим делом. Убийца здесь, убийца здесь, под этой крышей, я могу дойти до него в течение минуты. Они все здесь. Так кто же из них?
Доктор Фелл не ответил. Он оперся локтем на ручку трости и положил подбородок на свою большую ладонь. Ленточка его очков подрагивала на сквозняке, гулявшем по большой белой комнате, в остальном его фигура была совершенно неподвижна. Издалека с краткой непреложностью часы на Линкольнз-Инн пробили половину четвертого.
Глава двенадцатая
Пять загадок
Пятница, 5 сентября, выдалась холодной и очень осенней. Хозяйка постучала в дверь Мельсона, как обычно, в восемь часов и внесла его завтрак, не добавив ни слова к традиционному комментарию о погоде. Хотя она, скорее всего, уже знала, что ночь выдалась беспокойная, она не видела связи между своим постояльцем и событиями, разыгравшимися по соседству. Со своей стороны, весьма заботясь втайне о своем здоровье, Мельсон с удивлением чувствовал себя бодрым и свежим после короткого четырехчасового сна, и это порождало в нем этакие гусарские настроения.
Ему было сорок два года. На кафедре истории в своем колледже он был вторым лицом, уступая первенство лишь ученому с мировым именем, который ее возглавлял. Он имел хороший дом, работал с интеллигентными людьми, и ничто не вызывало в нем гнева, кроме толкователей Теории Обучения. Ну и что же? Выкуривая у открытого окна первую после завтрака трубку, он поймал себя на том, что улыбается той загадочной улыбкой, которая, как он подозревал, означала для слушателей курса 3А по истории («Монаршая прерогатива и ее противники в конституционной истории Англии от гражданских войн до восшествия на престол Вильгельма III»), что Старина Мельсон собирается подпустить одну из своих головоломных шуточек и что у них есть время к ней подготовиться.
Он нахмурился, взглянув на себя в зеркало шкафа. «Некий нелюбопытный Шерлок Холмс», – вспомнил он слова Фелла. Что ж… кроме себя самого, ему некого винить в том, что за ним укрепилась репутация человека несколько высокомерного, хотя высокомерным он совсем не был. В начале своей карьеры он считал, что соблюдать определенную дистанцию необходимо. Если вы прослывете на факультете замечательным raconteur[18] и отличным парнем, это сделает вас популярным, но руководство будет склонно не принимать вас всерьез. Сухость стала настолько неотъемлемой частью его манеры преподавания, что он никогда не осмеливался использовать в своих лекциях доверительный тон и трескучие шутки, характерные для тех его коллег, которые отождествляли кафедру лектора с театральной сценой. В глубине души он хотел бы следовать их примеру, но позволил себе это лишь однажды. Он читал лекцию о Кромвеле и вдруг стал гонять этого старого злодея по всей аудитории с неожиданной страстностью и необычной цветистостью речи. Реакция зала обескуражила его. Сначала класс слушал его в ошеломленном молчании, потом молчание сменилось сдержанным весельем. Последовавшие рассказы об этой лекции отравляли ему жизнь до конца семестра. К нему вернулось его сухое покашливание. Больше он никогда не пробовал шутить перед студентами.
Гидеон Фелл – совсем другое дело. Для Фелла подобные вещи были как ладан и как порох. Мельсон еще помнил те два семестра, когда доктор Фелл был приглашен к ним читать лекции по истории Англии и стал популярнейшей фигурой, которая когда-либо заставляла бурлить студенческий городок. Он помнил шумное раскатистое хмыканье Фелла, массивный жест, которым доктор вызывал студента, избранного им для спора, его привычку, входя в раж, швырять в зал заметки к лекции; он помнил пять знаменитых лекций Фелла «Влияние королевских метресс на конституционное правительство» – и другую, не менее знаменитую, из курса о королеве Анне, которая начиналась резким и громогласным: «Отлетели ныне орлы кровавого Черчилля, черные в величии и войне, отлетели навстречу сияющему славой проклятию!» – и поднимала весь зал на ноги к концу битвы при Ауденарде.
И вот теперь доктор опять работал над раскрытием преступления. За все долгие годы своего знакомства с Феллом Мельсон никогда не видел, как тот распутывает эти дела. Один из лучших студентов Мельсона, которого он познакомил с доктором Феллом, рассказал профессору о деле Чаттерхэмской тюрьмы, и лишь месяц назад газеты подробно писали об убийстве в Деппинге, неподалеку от Бристоля. На этот раз Мельсон сам волею случая оказался в гуще событий. Главный инспектор Хэдли намекнул, что не станет возражать против его присутствия, и при условии, что он сумеет успокоить свою совесть, оставив на время историю епископа Бернета, Мельсон намеревался пройти все дело до конца.
А черт бы побрал этого Бернета, который неизменно бросался в Шотландию, когда вам нужно, чтобы он был в Англии. Мельсон взглянул на заваленный бумагами письменный стол: послав Бернета к черту, он почувствовал себя свободнее. Ему вдруг стало казаться, что он вообще придает Бернету слишком большое значение. Расставаясь с ним сегодня утром, Фелл пригласил его к себе на Грейт-Рассел-стрит, где доктор обычно снимал квартиру, когда на него находил стих поработать в Британском
