Три гроба [Литрес] - Джон Диксон Карр
– И о призраке? – поинтересовался Петтис, осмелев. Тирада доктора Фелла помогла ему расслабиться. – О том призраке, который навестил Гримо?
– Да… Для начала, исключительно для соблюдения формальностей, я должен у вас спросить, где вы были прошлой ночью. Особенно в промежутке между половиной десятого и половиной одиннадцатого.
Петтис поставил стакан на стол. Его лицо снова приобрело озабоченное выражение.
– То есть вы хотите сказать, мистер Хэдли, что я все-таки нахожусь под подозрением?
– Вам известно, что упомянутый призрак назвался вашим именем?
– Назвался мо… Боже всемогущий, нет! – воскликнул Петтис, вскочив со стула, как чертик, выпрыгивающий из табакерки. – Он назвался моим именем? О чем вы говорите? Что вы имеете в виду?
Петтис тихо сел обратно на стул и уставился на Хэдли. Пока Хэдли объяснял, он постоянно теребил то запонки, то галстук и пару раз еле удержался, чтобы не перебить.
– Следовательно, нам нужно подтверждение, что это действительно были не вы. – Хэдли достал записную книжку.
– Вчера вечером мне никто не сообщил об этом. Я пришел к Гримо уже после убийства, но мне ничего такого не сказали, – удрученно произнес Петтис. – Что касается прошлого вечера, я ходил в театр. В Театр Его Величества.
– Разумеется, вам есть чем это подтвердить?
Петтис нахмурился:
– Не знаю. Надеюсь, найдется. Я могу рассказать вам о пьесе, хотя, конечно, это не самое надежное свидетельство. Ах да, еще у меня где-то должен лежать билет и программка. Так, вам еще, наверное, хочется спросить, встречался ли я там с кем-нибудь. Да? Боюсь, что не встречался, – единственное, может, кто-нибудь меня там видел и запомнил. Я ходил один. Знаете ли, все мои немногочисленные друзья живут в определенном ритме. Практически всегда можно догадаться, кто где находится, особенно вечером в субботу. И с этих своих намеченных орбит мы почти не сходим. – В его глазах заблестел лукавый огонек. – Можно назвать наш образ жизни респектабельно-богемным, если не скучно-богемным.
– Убийце эта информация пригодилась бы, – заметил Хэдли. – Не расскажете нам, каковы эти орбиты?
– Гримо всегда работает… Извините, до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что он умер. Он всегда работал до одиннадцати часов. Потом его можно было беспокоить в любое время, потому что он сова. Но не раньше. Барнаби всегда играет в покер в своем клубе. Мэнган, который с нами скорее как послушник, постоянно проводит время с дочерью Гримо. Почти каждый вечер, не только по субботам. Я же иду либо в театр, либо в кино, но не всегда. Я исключение из общего правила.
– Понятно. И куда вы отправились после театра вчера? Во сколько вы оттуда вышли?
– Около одиннадцати – может, немного позже. Я чувствовал себя неспокойно и решил навестить Гримо, пропустить с ним стаканчик. Ну и… вы знаете, что случилось. Миллс мне рассказал. Я попросил, чтобы меня отвели к вам или просто к тому, кто самый главный. Потом я долго ждал внизу, на меня никто не обращал внимания, – произнес он почти обиженно. – Тогда я решил отправиться в лечебницу, посмотреть, как там Гримо. Он умер как раз, когда я туда пришел. Мистер Хэдли, я знаю, что это все ужасно, но готов поклясться…
– Почему вы хотели со мной увидеться?
– Я был в таверне, когда этот человек, Флей, заявился и начал угрожать. Мне показалось, что я могу чем-нибудь помочь. Конечно, тогда я был уверен, что его застрелил Флей, но этим утром я открыл газету, а там…
– Минуточку! Прежде чем мы перейдем к Флею, я хочу обсудить следующее. Насколько нам известно, человек, который прикинулся вами, сымитировал вашу речь и прочие ваши манеры – и сделал это довольно убедительно. Хорошо. Тогда кто из вашего круга или за его пределами мог это сделать?
– Или мог захотеть это сделать?
Петтис медленно сел обратно, стараясь не помять безупречные стрелки на брюках. Острый, любопытный и ненасытный разум в нем явно побеждал нервозность – абстрактная проблема заинтриговала его. Он соединил кончики пальцев рук и уставился в высокие окна.
– Не думайте, что я пытаюсь уйти от вашего вопроса, мистер Хэдли, – сказал он, кашлянув. – Честно говоря, мне никто не приходит на ум. Но эта загадка беспокоит меня, и не только потому, что она представляет для меня некоторую угрозу. Если вам покажется, что мои мысли слишком поверхностные или что в них слишком много откровенной чепухи, я оставлю все на милость доктора Фелла. Но давайте чисто теоретически предположим, что я убийца.
Петтис насмешливо посмотрел на Хэдли, который при его словах выпрямился.
– Не торопитесь! Я не убийца, но предположим, что я им был. Облачившись в странный костюм, я иду убивать Гримо. Кстати говоря, я бы скорее совершил убийство, нежели надел бы на себя нечто подобное… Но не суть! Потом я проделываю все остальные фокусы. Учитывая весь план, разве стал бы я называть молодым людям свое настоящее имя, если бы действительно пришел с такой целью?
Он остановился, постукивая подушечками пальцев друг о друга.
– Согласен, это поверхностный взгляд на проблему, довольно примитивный. Дотошный следователь сразу же возразит: «Да, хитрый убийца именно так бы и поступил. Это самый эффективный способ одурачить людей, любящих делать поспешные выводы. Он чуть изменил свой голос – ровно настолько, чтобы об этом потом вспомнили. Он специально назвался Петтисом, чтобы все решили, будто это совсем не Петтис». Вы об этом сейчас думали?
– О да! – ответил доктор Фелл, сияя. – Это было первое, о чем я подумал.
Петтис кивнул:
– Значит, потом вы подумали и о контраргументе, который в любом случае подтверждает мою невиновность. Если бы я собирался проделать такой трюк, то не стал бы слегка менять голос. Изначально поверив, что это я, молодые люди потом могли бы и не засомневаться, как мне того хотелось. Я бы сделал другое. – Петтис поднял вверх указательный палец. – Я бы случайно оговорился. Сказал бы что-то необычное, совсем мне не свойственное – что-то такое, что они бы потом точно вспомнили. Однако визитер повел себя иначе. Он слишком тщательно сымитировал мою речь, что меня сейчас и оправдывает. Какую бы версию вы ни предпочли, простую или сложную, в обоих случаях я могу заявить о своей невиновности.
Хэдли рассмеялся. Он больше не мог сохранять серьезное выражение лица
