Часы смерти [Литрес] - Джон Диксон Карр
Хэдли изучающе посмотрел на нее.
– Но даже в этом случае, – вставил он, когда она приготовилась продолжать, – почему вы решили, что Хастингс мог быть внутри дома? Он ведь обычно не спускался сюда, не так ли? И как бы он, по-вашему, смог попасть в дом, если дверь была заперта?
– А, ну… это! Видите ли, там стоит замок с защелкой. Его можно открыть с другой стороны, просто повернув ручку. А Дон, знаете ли, такой… такой дурашливый в некоторых вещах, он вполне мог спуститься с крыши в дом, если бы на него нашло.
Хэдли взглянул на доктора Фелла, который с рассеянным видом пробормотал что-то, и опять повернулся к собеседнице:
– Вы хотите сказать, мисс Карвер, что замок устроен таким образом, что любой человек – грабитель, к примеру, – может свободно попасть в дом через крышу? А как обстоят дела с люком?
Она задумалась.
– Знаете, сейчас я припоминаю, что когда-то там действительно стоял засов, совсем, правда, ржавый. Однажды ночью он застрял, когда я пыталась попасть наверх, поэтому Дон просто взял и выломал его…
– В самом деле, – произнесла миссис Стеффинз с холодной яростью и таким тоном, будто подтверждала услышанное. – В самом деле? Тогда у меня, похоже, будет что рассказать полиции об этом молодом человеке, бесчестно…
Хэдли повернулся к ней.
– Теперь, миссис Стеффинз, – бесцеремонно оборвал он ее, – мне нужны ваши показания. Я хочу получить объяснение. Вы знаете, – он пошарил рукой под бумагами на столе и вдруг извлек из-под них сверкающую часовую стрелку, – что сегодня ночью вот этим был убит человек?
– Что бы это ни было, я не желаю видеть этот предмет.
– И вы понимаете, что следы этой краски, вероятно, должны были остаться на руках или одежде убийцы?
– Неужели? Я не позволю, чтобы на меня смотрели таким образом. Я протестую против того, чтобы вы обращались ко мне в подобных выражениях, и я не дам заманить себя в ловушку и признать, что я вообще говорила что-нибудь.
Хэдли бросил стрелку на стол и наклонился вперед.
– Вам, – сказал он, – придется дать ответ. Я хочу услышать, как вы объясните наличие следов, обнаруженных сержантом Беттсом в пустом тазу, который он нашел в вашей спальне. Следов мыла и… золотой краски. Итак?
Глава одиннадцатая
Обман
Мельсон, проживший девять спокойных лет в счастливом браке, впервые стал свидетелем ураганного приступа женской истерики. Уже одна пронзительность поднятого ею крика заставила его почувствовать себя неуютно, но это был еще далеко не гвоздь программы. То, что Миллисента Стеффинз произнесла в течение последующих десяти минут, он навсегда постарался запомнить как пример отчаянного лавирования мысли у невротичной, возможно, опасной женщины, начисто лишенной чувства юмора и находящейся в том весьма рискованном возрасте, который обычно именуют «чуть-чуть за пятьдесят».
Ей ни разу не пришло в голову (Мельсон был готов в этом поклясться), что ее хотя бы на мгновение могут серьезно заподозрить в совершении преступления. Ее воображение, коль скоро ему пришлось заниматься вещами, которые можно было бы с основанием поставить ей в вину, не шло дальше намека на эгоизм и склонность к безобидным привираниям. Если бы у нее нашли пузырек с ядом в доме, где от отравления скончались шесть человек, она и тогда наверняка сочла бы это лишь неудачным совпадением. А поскольку причиной таких неудачных совпадений всегда являлись другие люди и во все неприятности ее вовлекали единственно их злобность или бездушное отношение, она, следовательно, и эту ситуацию должна прояснить, выведя на чистую воду лицо, которое одно во всем виновато.
Ее первые связные слова, преследующие эту цель, обрушились на Хэдли и на Йоганнуса Карвера. Первому досталось потому, что он, очевидно, принял ее за никуда не годную, неряшливую хозяйку, у которой скопилась целая груда немытых тазиков, и послал своих людей шарить по комнатам. Второму – потому, что Карвер был первопричиной ее теперешних затруднений, подсказав ей в свое время заняться росписью фарфора и керамики.
Она, заявила миссис Стеффинз, расписывала керамику, и всегда считалось, что она делает это великолепно (цитаты из авторитетов в данной области), а теперь этот факт превратили в змею, готовую ее ужалить. Но больше она к кистям не притронется. Сегодня вечером она работала над вазой с фестонами из золотых цветов, и у нее ужасно разболелась голова, потому что она, не щадя себя, напрягала зрение. Карвер знал об этом. Карвер всячески поощрял ее к этой работе, ведь именно он много лет назад положил начало этому ее увлечению. Сегодня ночью, когда он хладнокровно отправился спать, он видел ее за работой. Она пользовалась масляной краской по шиллингу и три пенса за тубу, которую разводила скипидаром в блюдечке. Она заплатила за краску из своих собственных карманных денег. Но раз Карверу мало того, что он, одобряя вслух ее экономность в быту, предательски подталкивал ее к разорительным занятиям росписью, и он теперь вступил в заговор с полицией, чтобы обвинить ее в убийстве грязного ворюги, то…
Представление оставило чувство неловкости у слушателей. Уродливость происходящего заслоняла его смешную сторону. Для нее оно было (или казалось, что было) исполнено подлинного драматизма. Однако на этот раз спектакль не произвел того эффекта, который обычно, как подозревал Мельсон, производил на обитателей этого дома. События так разрослись, что теперь для успокоения бунтарских настроений от миссис Стеффинз требовалось нечто большее, чем просто истерика. Пока она украдкой вытирала глаза после бури, поглядывая туда-сюда из-под припухших, потемневших век, Элеонора оставалась бесстрастной, а на лице Лючии Хандрет сквозь дым новой сигареты читалось усталое презрение. Но Мельсон смутно осознавал, что за всем этим ураганом эмоций скрывалась более глубокая причина…
– Сожалею, что это вас так расстроило, миссис Стеффинз, – сухо произнес Хэдли. – Если краска появилась в тазу по этой причине, то это легко можно будет доказать. Тем временем, однако, я принужден настаивать на ответе еще на ряд вопросов. Не могли бы вы рассказать мне, чем вы занимались сегодня вечером, начиная с того момента, когда мистер Карвер запер входную дверь, поговорил с вами, пока вы расписывали вазу, и поднялся к себе?
Она апатично повернулась к нему с выражением мученицы, которой уже все равно, что с ней сделают, и ее покрасневшие от слез глаза показались над платком.
– Я… я
