Мотылек в бамбуковой листве - Ян Михайлович Ворожцов

– Минутку, – и куда-то за пределы трубки крикнула, – Глеб! К телефону тебя!

– Кто? – негромкий голос.

– Профессор какой-то…

Варфоломей ждал.

– Профессор Ламасов! – прошептал Данила.

– Цыц, Крещеный!

– Это Глеб, я слушаю.

– Глеб, здравствуйте, вам удобно сейчас говорить?

– Э-м-м, да… – недоуменно протянул Глеб, – а кто это?

– Вы только не пугайтесь, Глеб, я вам звоню, потому что у вас хочу попросить, так скажем, помощи, содействия, а фамилия моя – Ламасов, имя Варфоломей Владимирович, я лейтенант милиции. Если не хотите вашу маму по пустякам тревожить и между нами разговор оставить, то можете притвориться, будто говорите с преподавателем, я вам подыграю в случае чего, это ясно?

Варфоломей ждал ответа.

– Ясно, – промямлил Глеб, – а почему вы мне звоните?

– Понимаете, Глеб, я и мой товарищ, следователь Крещеный, расследуем дело об убийстве Егора Епифановича Ефремова.

– Убийстве? – недоуменно спросил Глеб, – а кто убит?

– Да, – коротко ответил Ламасов, – видите ли, Ефремов – был человек такой… он застрелен из ружья в своей квартире.

Глеб помолчал, потом сказал:

– Ефремов…

– Дело в том, что Ефремов, прижизненно, был соседом вашего отца – Акстафоя Алексея Андреевича. И мы с товарищем, так сказать, на пару землю мордами роем в поисках свидетелей, возможных очевидцев, простыми словами выражаясь, этого преступления чудовищного, – Ламасов терпеливо выждал, а потом продолжил, – и я вам звоню, потому как Акстафой, ваш отец, предположил, что вы, Глеб, возможно, приходили к нему около девяти часов вечера – незадолго до того, как произошло убийство.

Варфоломей обождал, вслушиваясь, а затем договорил:

– …и я поразмыслил, что, если предположение Алексея верно, то вы, может статься, могли заметить какую-то активность у квартиры Ефремова, может, персону подозрительную, а может, еще что?

Ламасов, многозначительно-заговорщически подмигивая, поглядывал на Данилу и ждал, что ответит сын Акстафоя.

– Да, – наконец сказал Глеб.

– Заметили, значит, кого подозрительного?

– Да, я заметил мужчину.

– А описать затрудняетесь?

– Затрудняюсь.

Ламасов задумчиво хмыкнул:

– …скажите, Глеб, а он один был?

– По-моему, один.

– И где он был?

– Как это – где был?

– Где вы его видели?

– Когда к отцу приходил…

– У квартиры Ефремова?

– Да – там.

– И что он делал?

– Не знаю.

– К Ефремову он стучался, не слышали?

– Может, стучался.

– Но при вас не стучался?

– Нет.

– А не показалось вам, что он дожидался кого?

– Кто? Ефремов?

– Нет, мужчина, которого вы видели.

– Не знаю.

– А он вооружен был, по-вашему? Мог быть вооружен?

– Не могу сказать.

– А вы к отцу приходили?

– Да… к отцу – но он, наверное, спал. Не услышал.

– Не открыл вам дверь?

– Да, не открыл.

– И вы сразу ушли?

– Да.

– И когда спускались, то никто не заходил в подъезд?

– Нет, я вышел и все.

– А когда вышли – в каком направлении шли?

– Я налево повернул, – ответил Глеб, – то есть направо.

– Так, в сущности – направо или налево?

– Направо.

– У вас с собой какие-нибудь вещи были – например, сумка?

– Да.

– Я так понимаю, в ней тетради с конспектами, – предположил Варфоломей, – учебники, может? Значит, небольшая сумка.

– Да.

– Скажите, а вы по вероисповеданию кто?

– Православный, – будто вопросительно сказал Глеб.

– Смелее, Глеб – правильного ответа нет! – заверил Ламасов.

– Православный.

– А религиозные атрибуты носите?

– Атрибуты? Это какие?

– Ну, крестик нательный или, может… головной убор?

– Крестик только.

– А одеты вы во что были? В куртку кожаную, черную?

– Нет, в темно-коричневую, с капюшоном меховым.

– Скажите, Глеб, – Ламасов жестом попросил у Данилы ручку и вытащил из кармана блокнот, – а у вас не осталось, может, списка с именами людей, у которых ваш отец одалживался?

– А вы у него спросили бы, – с усмешкой ответил Глеб.

– А я, Глеб, спрашивал, только он, по-моему, не упомнил всех.

– Вы минуту подождете?

– Сколько угодно, – уверил Ламасов.

– Я сейчас, – торопливо отозвался Глеб, – минуту подождите.

– Жду.

Данила вопросительно вскинул бровь.

– У паренька глазки загорелись, метафорически, – прошептал Ламасов, – когда я поднял вопрос о займодавцах Акстафоя.

– Видать, что и его долги отцовские душат, – сказал Данила.

– У меня бы они в печенках сидели, – кивнул Варфоломей.

– Струнцы у тебя в печенках сидят!

– Аскариды их называют – и они в кишках, – заметил Ламасов и чуть слышно пропел, – эх, Таганка, все ночи, полные огня! Таганка, зачем сгубила ты меня!? Погибли юность и талант… в твоих стенах!

Глеб поднял трубку:

– Алло, – сказал он, – вы тут?

– Да, – отозвался Варфоломей.

– Вы что-то говорили?

– Нет, нет…

– У меня есть список с именами и фамилиями.

– Значит, нашелся!

– Да.

– Продиктуй те, которые не вычеркнуты.

– А тут, – сконфузился Глеб, – все не вычеркнуты.

– Хорошо, тогда диктуй, я готов записывать.

– Диктую по порядку, – сглотнул Глеб, – Эдуард Кузьмич, это первый… далее, Аркадий Тульчанов… Илья Луганшин… так, следующий Жорж Селифанов… вы успеваете, не быстро?

– Да, успеваю, хорошо диктуешь.

– Софрон Сильвестрович, а фамилии – фамилии не вижу…

– Щитовидкин у него фамилия, – сказал Варфоломей, – это все?

– Нет, – сказал Глеб, – еще Антон Натанович, фамилия не указана тоже… записали? Эзра Романович Мирзоев… и Назар Захарович Нефтечалов, вот этот последний! А больше никого.

– А на другой стороне?

– Тут только на одной стороне – а вы Нефтечалова записали в свой список? Назара Захаровича?

– Да, спасибо, Глеб, – душевно произнес Ламасов, – я записал поименно и пофамильно, кого ты назвал. Список давнишний?

– Я отца уже полгода у нас не видел.

– Думаешь, отец успел с кем расплатиться?

– Не знаю.

– А с кем-нибудь из должников ты лично знаком?

– Нет, – ответил Глеб, – это все отцовские знакомые.

– Хорошо. Неплохой ты, по-моему, человек, Глеб, я нутром чую. Живи своим умом, вот тебе мой единственный совет.

– Я постараюсь.

– Постарайся для себя, – Ламасов кивнул, – головастый ты парень, неглупый ведь, если в радиоаппаратах смыслишь, но ум конечно, оно не главное, ум – субстанция скользкая, как невидимая вода в теле, он постоянно течет-меняется, струится вниз, вечно жаждет в животной форме выплеснуться, он ненадежен, а вот доброта, Глеб, простая человеческая доброта, человечность, она дорогого стоит, неоценима… и еще, Глеб, задержу тебя на минутку, прости, раскудахтался я, но мы с товарищем моим, следователем Крещеным, повстречали в ПТУ добрую знакомую твою, ее Марьей зовут – она, замечу, тревожится по тебе! Нравишься ты ей, спору нет, так что и ты, Глеб – будь к ней по-доброму, не становись оторванным от мира.

– Не стану, – с невольной, тягостной улыбкой ответил Глеб, – спасибо.

– До свиданья.

– И вам до свиданья.

Варфоломей положил трубку.

– Ну, что? – спросил Данила.

– Безразлично Глеб наш воспринял тот факт, что буквально в двух шагах от убийцы находился – мне бы кто