Мотылек в бамбуковой листве - Ян Михайлович Ворожцов
– Допустим, а что же после?
– Как я и говорил, – продолжил Акстафой, – все так, как я и говорил. Звонок в дверь, потом по телефону, но я после того, как эту надпись в подъезде сделали… духу у меня нет ночами-то да вечерами впускать кого или откликаться! Но когда я услышал, что через несколько минут все звуки посторонние и голоса за стенку к Ефремову переместились, то подумал, что, может, ко мне-то по ошибке стучались, вот я и опустил детали-то…
– Э-к! Предусмотрительно, – ответил Ламасов, – а знаете, мужчина по фамилии Пуговкин, в соседнем доме живущий, он нам по секрету открыл, что видел троих, которые поочередно подъезд покидали, – Варфоломей вскинул палец, – но… нам Пуговкин сообщил, что только второй – бежал, а вы, Алексей, припомните, говорили, что сразу после стрельбы слышали, как кто-то… прочь, значитца, из подъезда – как пулей вылетел, я прав?
Акстафой кивнул.
– Да, я помню! Слышал топот, подумал, что драка какая на лестнице продолжается? Но потом понял, что маловероятно, звуки уж как-то быстро стихли.
Варфоломей откашлялся.
– Это хорошо, что помните… но вот кто третий-то был? Он, значит, последним ретировался, опосля спринтера нашего.
– Вот уж это, – опять оживился Акстафой, – хоть увольте, хоть режьте меня без ножа, а не скажу – потому как не знаю!
– Ну, без ножа вас несколько затруднительно будет резать, а в остальном к чему такая жертвенность? Верю я вам, – с хитрой улыбкой ответил Ламасов, – уж теперь-то, поди, я у вас отбил охоту мне басни свои рассказывать о семерых зеленых цыплятах?
Акстафой опустился в кресло и промолчал.
– У вашего сына автомобиль имеется? – спросил Ламасов.
– У Глеба?
– Да… у Глеба.
– Какой автомобиль? Нет у него… а причем тут Глеб?
– Вы с сыном когда в последний раз разговаривали?
– В последний раз?! Погодите, – Акстафой приподнялся, – а что Глеб?
– Я думаю, что Глеб, может – к вам вчера приходил?
– Нет. Не приходил.
– Вы сказали, вам звонили?
– Но это не Глеб!
– Откуда знаете?
– Не знаю.
– А могу я у вас спросить о Глебе?
– Ну, спрашивайте, – недоуменно протянул Акстафой.
– Ваш сын по вероисповеданию кто?
– По вероисповеданию?
– Да, кто он?
– А-а… кто… кто.
– Затрудняетесь ответить?
– Етить, одному Богу известно, во что сегодняшняя молодежь верит, но Глеб атеист, наверное… это ведь популярно нынче!
– Понимаю, а в одежде у него какие предпочтения?
Акстафой замялся.
– Ух, задали вы мне задачку… в человеческие одежды, поди, одевается Глеб, не в шкуры же звериные! В двадцать первом веке живем, как-никак. В джинсах, наверно, в футболках… да в рубашках там каких-нибудь, а местами мое старье донашивает.
– А что по волосам? Пострижен Глеб коротко или волосы отращивает?
– Ну нет! Он коротко пострижен. У него кучерявые волосы, как у меня, поэтому он их постоянно сбривает. Не отращивает.
– А место учебы?
– Колледж политехнический на Сверидовской пять, – сказал Акстафой, – Глеб у нас на производстве радиоаппаратуры работать планирует…
– Хорошо для него. А фотография сына у вас есть?
У Акстафоя, уже подозревавшего неладное, глаза округлились.
– Бог ты ж мой, – пробормотал он бескровным губами, – фотография? А Глеб что? Не вернулся домой? Мне ведь Юля…
– Нет, нет, – успокоил Варфоломей, – мне для дела нужно.
– Для дела!? В конце концов, в чем мой сын провинился-то!?
– Я просто хочу проработать все версии… есть у вас сыновья фотография или нет? Я ее вам непременно возвращу лично.
– Я требую объяснений, – настаивал Акстафой.
Варфоломей покачал головой:
– И я, Алексей, не отказался бы.
– А я вам все, черным по белому, начисто рассказал.
Ламасов снова протянул ему листы с номерами.
– Черным по белому, говорите?
– Да, так и говорю.
– А я вот хочу ваше внимание еще на одну деталь обратить, – и Варфоломей указал пальцем, – по-моему, значительную!
– Ну, я смотрю… и что?
– Поглядите-поглядите повнимательнее, здесь отражено время начала соединения и его длительность. Это второй звонок, то есть от вас – в квартиру Ефремова, сделанный через несколько минут после того, как вам позвонил Ефремов.
– Ну… и?
– И если на первый звонок – к вам! – как вы видите, не было ответа. То когда вы перезвонили Ефремову, указывается время и дата звонка – а также, самое интересное! – время начала, что я подчеркнул красной линией! – и длительность соединения, которую я подчеркнул волнистой красной линией, это ясно?
Акстафой промолчал.
– Понимаете, что это значит? А это значит, Алексей, что вы сделали звонок Ефремову – и кто-то поднял трубку! – и Ламасов театрально, хлестко хлопнул себя по лбу. – Но кто? Ведь – по вашему собственному заявлению! – вы позвонили Ефремову, когда тот уже был застрелен – и не мог ответить, а преступник, застреливший его, скрылся с места преступления. Так кто же, в конце концов, вам ответил? А-а? С кем и о чем на протяжении двадцати секунд вы разговаривали? Эти вопросы, эти мельчайшие неувязки не дают мне спокойно, мирно спать! Я ломаю над ними голову, а потому и прошу вас, Алексей, как сознательный гражданин сознательного гражданина, будьте ко мне милосердны и благосклонны, верните мне спокойный мой сон!
Акстафой тупоумно-изможденно изучал цифры, пунктиры и многоточия, неожиданно осознав, что дико, безумно устал.
– У меня голова раскалывается, – признался он Ламасову, – я все.
– Дайте, – Варфоломей взял лист и сложил напополам.
– …нечего мне вам больше ответить, – сказал Акстафой.
– А теперь, Алексей, верните, будьте добры, мне пистолет Ефремова, – попросил Ламасов, – по-человечески вас прошу!
Акстафой минуту сомневался, потом поднялся и, поставив табурет к шкафу, вытащил протертую от пыли коробочку.
– Он внутри, – сказал Акстафой.
– Вы его зачем украли?
– Не знаю…
– Но причина должна быть – ничто просто так не случается!
– Не знаю.
– А вы знаете, что кража улики с места преступления – это дело скользкое, подсудное, черное, – Варфоломей изъял оружие.
– И что мне будет от вас – в тюрьму меня безвинно швырнете, как блохастого кошака в ванную? – спросил Акстафой.
– Посмотрим, – ответил Ламасов, – думается мне, вы за свою жизнь неспроста опасались, когда пистолет взяли – не могу же я человека в тюрьму сажать за то, что он себя защитить хотел!
– А я и не говорил, что опасался!
Акстафой посмотрел на поджавшего губы Варфоломея.
– Так что, думаю, я с вами поступлю по-братски, к тому же вы явно не в своем уме находились – натерпелись, намучились, напугались, вот и совершили необдуманный поступок, так или нет?
– Да.
Акстафой опустился в кресло и закурил по-новой.
– Вот видите, сколько чирьев вскрылось, – покачал головой Ламасов, – хотите верьте, хотите – нет, а вот я сам
