Владимир Корнев - Последний иерофант. Роман начала века о его конце
Когда парочка удалилась, какой-то чиновник Министерства юстиции, обращаясь к соседу, заметил:
— Нет ничего изменчивей человеческой натуры: с Викентием Думанским мы вместе учились в Училище правоведения, и он всегда отличался особенным достоинством. Откуда взялась эта самоуверенная развязность, даже угодливость? И перед кем заискивает! Не узнаю человека, просто не узнаю!
— Чему удивляться? Годы! — отвечал лысеющий собеседник. — Все лучшее в нас — plusquamperfectum.[140]
Чтобы попасть в заветную залу, задушевным приятелям пришлось спуститься вниз по лестнице, устланной мягким, «топким» ковром.
— Ну, затейник князь! И чего удумал? — бормотал купец, стараясь не потерять равновесие на крутой лестнице.
В небольшой зале, отделанной в восточном вкусе — не то в мавританском, не то в каком-то ином, изобилующем замысловатыми узорами, вплетенными в арабские письмена на стенах, собрались, видимо, избранные. Для них здесь был накрыт богатый стол, посредине коего высился серебряный самовар в форме храма Христа Спасителя, окруженный графинами с разноцветными водками и коньяками, блюдами со всевозможными закусками — от зернистой икры до колониальных ананасов и бананов.
Стоило появиться «Думанскому», ведущему под руку Гуляева, как в скрытой от чужого глаза комнате на минуту стало тихо: каждый сознавал важность происходящего. Заполучив власть над Гуляевым с его миллионами и, главное, учитывая его близость ко Двору, можно было попытаться добиться того, чего братья-рыцари не достигали еще никогда с далеких дней основания первой ложи шотландского обряда в Московии: прямого контроля над положением в Православной Империи через овладение телом самого русского монарха!
Гуляев плотоядным взглядом окинул стол и восхищенно выдохнул:
— Вот душе услада! — Но тут же застыл, озадаченно почесывая в затылке. — А в самоваре… в храме бишь… никак чай?! Негоже!
— Да ты не сомневайся! — засуетился «Думанский». — Никакого подвоха: в «храме», как и положено, освященный кагорчик, вино — самая теплота церковная. Причащайся, дорогой, сколько душе угодно!
Иван Демидович просветлел лицом, пьяно заулыбался:
— Ну ладно, коли так — наливай чашку побольше, испробую на вкус княжеский сюрприз!
Пока Гуляев благодушно попивал сладкий кагор, забыв обо всем прочем, «Думанский» раскланивался направо и налево: всюду были «посвященные», личности известные или стоявшие на пороге проведения над ними древнего обряда, превращающего просто влиятельного человека в одного из властителей судеб России и всего мира, всего живого (и мертвого, впрочем, тоже!). Здесь были денежные тузы, профессиональные авантюристы высокого полета, «гении» от искусства — одним словом все, алчущие лишь одного — ВЛАСТИ… Обменяться традиционными рукопожатиями с товарищем по общему делу первым поспешил великий князь Рюрик Михайлович:
— Ну наконец-то! Мы уже, признаться, заждались, ведь как-никак вся надежда на вас. Вы и сами, вижу, взволнованы — судьба Отечества решается!
Следующим подал «Думанскому» узкую ладонь член ревизионной комиссии Шкаров: «Думанский» понял его взгляд, они отошли в другую сторону залы, за ними последовала группа маститых братьев самого высокого ранга. Шкаров представил адвоката двум высшим армейским чинам, а затем их — адвокату:
— Рекомендую, господа, — цвет армии их высокопревосходительства, генералы Алексеевич и Прузский! Вернейшие люди, наши единомышленники, и в войсках пользуются непререкаемым авторитетом.
Алексеевич, раскланявшись, произнес:
— Мы спасем Россию. Государю вскоре ничего не останется делать, как подписать манифест о даровании своим подданным определенных свобод. Господа, вы все знаете, что Государь в ближайшее время будет служить нашей цели.
Все захлопали, точно забыв о Гуляеве, который как потерянный бродил среди оживленно беседующей публики, изредка встряхивая кудлатой головой. Обрывки фраз едва достигали сознания пьяного негоцианта, но то, что удавалось разобрать, похоже, сильно его удивляло, причем не восторгало, а, скорее, совершенно сбивало с толку.
— …мы всегда готовы к решительным действиям. Террор — вот наш метод борьбы!
Гуляев икнул и попятился, едва не уронив молодого человека с копной черных волос, в пенсне и с бородкой клинышком. Однако столь незначительное потрясение не помешало тому высказаться:
— У товагища Совенкова вегные сведения насчет готовящегося выступления…
— Ну разумеется, мы примем их к сведению, товарищ… Трупоцкий, если не ошибаюсь?
Гуляев тяжело вздохнул и повлекся к самовару, расслышав, правда, по пути еще нечто маловразумительное:
— …Сам господин Иаков Пшифт передает братский привет единомышленникам в России и просит нас неукоснительно соблюдать общие интересы: международные субсидии зависят только от этого условия…
— Мы не забываем о своих обязательствах, — дипломатическим тоном произнес сам князь Мансуров граф Сороков-Лестман, давно уже спустившийся в потайную залу, и, нервно разминая пальцы, решительно проговорил: — Не пора ли приступить непосредственно к сути дела? Господин Думанский, действуйте!
«Думанский», подмигнув, кивнул:
— Так все уже готово.
Он отошел к пиршественному столу, за которым, развалившись, сидел Гуляев и пытался выдоить в чашку остатки священного вина из краника, устроенного в самой алтарной апсиде собора-самовара. Купец был совершенно пьян и так погружен в свое занятие, что, конечно же, не мог принимать участия в общем разговоре. Осторожно тронув его за плечо, «Думанский» вполголоса проговорил:
— Иван Демидыч, дорогуша, это я, Викентий, ты меня слышишь?
— Как не слышать, Витень… — Гуляев не смог выговорить имени «любезного друга» и махнул рукой. — Ну и пуссь! Переус-серсвал я, брат, просси дурня! Не ращщитал…
Адвокат продолжал свое:
— Так ты мне друг, Иван Демидыч?
— А ках же, Вик… — утвердительно икнул купец.
— Ну раз так, сделай для меня, дружище, одно одолжение.
Гуляев потянулся к адвокату с намерением облобызать:
— Да я же для тебя!.. Да все што хошь! Деньги любые — я ж-ж… за тебя душу отдам!
«Думанский» присел на корточки, азартно хлопнул ладонями по коленям:
— Спорим, что не отдашь!
Гости, следившие за каждым словом «друзей», затаили дыхание. Купец обиженно выпучил глаза:
— Не веришь?! Гуляеву не веришь? Я в жиз-зни даром слова… Да за хорошего человека себя не пожалею… На! Ешь меня!
«Думанский» даже опешил, не ожидая, что его трюк так легко удастся. «Ну и болван же ты, Иван Демидыч!» — подумал он.
— Ну, раз дал слово — держи! — «Викентий Думанский» уверенно подхватил Гуляева за плечи: — Пожалуй-те-ка со мной, Иван Демидыч!
V
Первое, что заметил Думанский, ворвавшись в «мавританскую» залу, был раскинутый в центре черный шатер из плотного бархата, своим видом отдаленно напоминавший ветхозаветную скинию. Шатер был раскинут в громадном полукруглом эркере, прямо под барельефом с изображением огромного глаза — Ока, заключенного в равносторонний треугольник, одной вершиной устремленный вверх. Из шатра доносилось еле слышное пение. Стройный хор выводил мрачную торжественную мелодию, от которой кровь леденела в жилах (видимо, то был ритуальный хорал на тайном языке, сопровождающий жертвоприношение). Но Думанский не позволил себе предаваться экзальтации в тот момент, когда на карту было поставлено столь многое.
Из глубины залы выступили двое братьев с каменными лицами в мрачных кожаных облачениях, скроенных, точно иезуитские сутаны. Присутствовавшие, не замечая нового гостя, обступили кругом черную «скинию», склонясь в церемонном поклоне перед рыцарями-жрецами, и те мгновенно исчезли в ней.
Забыв о страхе, Викентий Алексеевич сумел легко расшвырять еще нескольких «иезуитов», попытавшихся преградить ему дорогу, с удивлением отметив, что тело Кесарева с одинаковым успехом владеет не только приемами самой вульгарной уличной драки, но и клубным английским боксом.
Вытащив двенадцатизарядный пистолет с полным барабаном, высокий жандармский офицер в парадном мундире с Георгиевским орденом 4-й степени на груди быстро беспрепятственно проследовал в шатер и тут же застыл на месте при виде чудовищной сцены.
Голова Думанского кружилась, и казалось, что сознание вот-вот оставит его. Отдаленный, потусторонний голос из ниоткуда настойчиво декламировал, виртуозно акцентируя усиливающийся поэтический ритм:
Бесконечны, безобразны,В мутной месяце игреЗакружились бесы разны,Будто листья в ноябре…
Охваченный внутренней дрожью, адвокат едва различил впереди некий гибрид жертвенника и… колоды для рубки мяса, зажженный семисвечник на нем, какие-то блестящие предметы, сосуды…
