Выстрел из темноты - Евгений Евгеньевич Сухов
Прошли мимо пятиэтажного здания, подле которого, собравшись в длинную кривую спираль, очередь дожидалась открытия магазина. Обещали подвезти хлеб и сахар. На лицах собравшихся унылое выражение – ожидание становилось все более тягостным.
В сквере беспорядком сложены противотанковые ежи, еще совсем недавно они перегораживали проспект. Город уже не прифронтовой. Линия фронта откатилась далеко на запад, а потом сместилась в южном направлении, где продолжались ожесточенные бои. Обстановка на фронтах оставалась тяжелой, поэтому избавляться от противотанковых ограждений не торопились.
Один из жилых домов на Большой Грузинской был разрушен авиационной бомбой. Обломки вывезти еще не успели, и осколки кирпичей были разбросаны далеко вокруг. Прежнее архитектурное изящество, расколовшись на глыбы, теперь лежало в основании дома и загораживало пешеходам тротуар. Жестяная крыша, побитая осколками от авиационных бомб, лежала здесь же, придавленная фрагментом обвалившейся стены. Неприглядными ребрами через пробоины просматривались перекрытия; свернутая в петлю (внутри огрызков уцелевших стен), лежала чугунная лестница.
Завернули за угол и прошлись вдоль длинного пятиэтажного дома, облицованного красным гранитом.
– Давай в подъезд! – сказал хромой. Неловко, всем своим видом демонстрируя беспечность, открыл дверь и шагнул вовнутрь, успев заметить, что паренек, шедший за ними, не ушел, держался на значительном расстоянии и явно наблюдал за троицей.
Прошли в здание. Дверь неслышно закрылась, погрузив подъезд в полутьму, только со второго этажа, окна которого были прикрыты материей, тускло пробивался дневной свет.
Навстречу хромому вышел Рыжий.
– Сема, все так, как ты говорил. Но как ты узнал?
– Поживешь с мое, будешь понимать, – усмехнулся Семен. – Поднимайтесь выше. Отловим этого гада, чтобы не сдернул!
Ждать пришлось недолго. Дверь приоткрылась, и в подъезд протиснулся худой юноша лет двадцати. Одет неприметно, как и большинство его столичных сверстников. На узких щуплых плечах старенькое пальто, на ногах стоптанные ботинки, на вытянутой голове облезлый треух из кроличьего меха.
Несколько секунд он стоял у порога, прислушиваясь к внешним звукам. Убедившись в безопасности, шагнул к ступеням. Вышедший из темноты Рыжий предстал перед ним как непреодолимая стена. На мгновение на лице паренька промелькнуло нечто похожее на смятение, и в тот же момент Рыжий коротким, но сильным ударом воткнул ему кулак под самую грудную клетку. Переломившись пополам, паренек беззвучно зашевелил ртом, пытаясь ухватить толику воздуха.
– Взяли его, – приказал Рыжий подскочившим приятелям.
Не чувствуя сопротивления, хромой с приятелем подняли тщедушное тельце парня, потащили на второй этаж и втолкнули в распахнутую дверь.
Остановившись снаружи, Рыжий еще некоторое время прислушивался к шорохам. В подъезде царила тишина: ни хлопка дверей любопытных соседей, ни приглушенных разговоров, только с улицы через закрытые окна пробивался рокот двигателей проезжавших мимо автомобилей.
Рыжий вошел в комнату. Звонко щелкнул замок затворенной двери. У порога, словно разругавшись вдрызг, носками вразнобой стояли в одиночестве потрепанные коричневые ботинки. В квартире доживал свой век мрачный старый вдовец, забытый не только собственными родственниками, но и самой жизнью. Жена умерла пять лет назад в Первой градской больнице – не перенесла операцию на желудке. Вся жизнь старика помещалась в радиусе ста метров, в пределах которого располагались продовольственные магазины, где он отоваривался по карточкам, и сквер, в котором он любил сидеть.
Уже давно он ни о чем не жалел, ни на что не надеялся и ни о чем серьезно не думал. Все его чувства атрофировались, взгляд, прежде живой, навсегда померк, походка, в молодости стремительная, сделалась шаркающей. Старик не жил, а тихо умирал.
Даже соседи, с которыми он прежде был приветлив, давно не слышали его голоса, и проходил он мимо них блеклой тенью, не здороваясь.
Погруженный в собственный невеселый мир, старик, едва глянув на вошедших, прошел в свою комнату. Похоже, он не осознавал, что происходит, – нередко заговаривался, не к месту вспоминал эпизоды из своей жизни, где все были живы. Съедал оставленную на столе пайку и, не сказав ни слова, уходил.
Оставалось только догадываться, почему Рыжий не устранил старика как возможного свидетеля. Может, не считал его таковым? Возможно, что одинокий дед виделся ему некоторым прикрытием, а может, в таком неравноправном сожительстве было нечто большее, чем равнодушие.
В комнате было темно, окна закрыты маскировочной тканью. Пошарив вслепую по стене, Рыжий отыскал выключатель. Тускло вспыхнула лампа, осветив затравленное лицо худощавого пленника.
– Свяжите его, – распорядился Семен.
Вытащив из кармана кусок веревки, хромой связал пойманному запястья. С силой усадил на стул.
– Что же вы меня как менты вяжете? А по-любовному в падлу договориться?
– Это чтобы ты фокусов никаких не выкинул. Чего топал за нами? – придвинув к себе стул, спросил Рыжий, уставившись на худого.
Остроносый, скуластый. Хочет выглядеть бесшабашным, вот только все потуги напрасны – в расширенных зрачках сквозил откровенный страх. На ладонях парня наколки, свидетельствующие о двух ходках. Масти невысокой, ходит в шнырях, исполняя поручения пахана. На воле тоже пребывал на подхвате. И тоже все по мелочам. Нынешнее поручение смотрелось посерьезнее, вот только провалил его бесславно.
– Рашпиль тебя отправил нас выслеживать? Хочет знать, где я кантуюсь?
– Чего спрашиваешь, если все знаешь? – хмуро обронил парень.
– Хочу от тебя услышать, – усмехнулся Семен.
– А чего мне исповедоваться, если ты меня все равно порешишь?
– А вдруг пожалею? – осклабился главарь. – Молодой еще, тебе жить бы надо.
– Откуда такая милость? Скольких ты уже грохнул?
– А ты, оказывается, смелее, чем я думал. Хвалю! Не считаю я покойников… Чтобы ночью не снились. Если будешь рогами упираться, то станешь следующим. Если исповедуешься, то не трону. Так кто тебя отправил? Штырь? Пятак? Рашпиль?
Неожиданно дверь скрипнула и в комнату прошаркал старик. Выглядел он значительно старше своих семидесяти пяти лет. Непослушные ноги едва несли высохшее тело; пожелтевшая голова смотрелась на его худом ссутулившемся тельце нелепо; слезящиеся глаза с трудом разбирали очертания людей в тусклом свете.
Остановившись, старик заговорил, обратившись к своему квартиранту:
– Семен, ты вот мне в прошлый раз двести рублей дал. Так я на них печенье купил. Вкусным оказалось.
– Если нужно, дядя Гена, так ты скажи, я еще дам.
– Не нужно, – отмахнулся старик. – Есть еще… Может, твои гости хотят чайку попить? Так я сейчас кипяток принесу, а потом, у меня щепотка чая осталась.
– Не нужно, дядя Гена, – повернувшись к двери, бодро ответил Рыжий. – Мы ненадолго, переговорим малость, а потом мне на работу нужно. Ты уж меня не жди, закройся на засов. Сам знаешь, что сейчас в Москве творится. А уж утром я подойду.
