Цветок мертвецов - Ольга Михайлова
Наримаро снова на миг превратился в статую демона Мары.
— Это… Последняя его пьеса?
— Да, пьеса, написанная в конце апреля. В сборнике она последняя. Я начал читать с неё. Меня привлекло название. Она называется «Лисий морок». Но вообще-то лисам посвящены четыре пьесы из пяти. И причину убийств я теперь тоже точно знаю. Я был неправ. Юки Ацуёси убивал вовсе не из ненависти. Он убивал из-за любви.
— К найси Харуко?
— Нет. Из-за любви к вам, Фудзивара-сама.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. МАНЬЯК НЕВОПЛОЩЁННОЙ ЛЮБВИ
ЧАС КОЗЫ. Время с часа до трёх часов дня
Наримаро замер с полуоткрытым ртом, тупо глядя на Тодо. Не менее удивлённой выглядела и Цунэко.
— Он влюбился в брата? Ацуёси? Но он всегда предпочитал женщин…
Тодо покачал головой.
— А он влюбился вовсе не в Фудзивару-но Наримаро. Он влюбился в Хисогаву-но Хироко.
— Хисогаву? — недоумённо переспросила Цунэко. — Но кто это?
— Это была моя роль, оннагата, — досадливо пояснил Наримаро. — Когда императрица заключила пари с принцем Арисугавой, я нарядился фрейлиной Хироко и целую неделю в этом образе валял дурака в его поместье. А Ацуёси несколько месяцев потом досаждал мне.
— Хотел, чтобы ты сыграл в его пьесе? — не поняла Цунэко.
— Нет, хотел, чтобы я стал женщиной и отдался ему.
Цунэко окинула братца взглядом, каким смотрят только на безумцев.
— Что?
Наримаро досадливо цыкнул, не удостоив сестрицу объяснением, и повернулся к Тодо.
— Вы, конечно, чертовски умны, Тодо-сама, признаю, я недооценил вас, но тут вы едва ли правы. Нет, я не оспариваю, что он влюбился в меня, точнее, в тот лунный свет на воде, что я тогда воплотил. Это я признаю. Но зачем, скажите на милость, Юки Ацуёси расправляться с Харуко? Харуко тут причём?
— Ответ здесь, я же говорю вам, вот ключевые слова, — Тодо протянул ему свиток.
«Все женщины вдруг
утратили прелесть былую.
Все вина, увы, потеряли сладость —
Пью горькое вино и плачу.
Не ты ли всему виною?»
Он уселся поудобнее и снова заговорил.
— Я догадывался с самого начала, но думал, что ошибаюсь, ибо тоже подлинно недооценил вас, Фудзивара-сама. Вы — гений перевоплощения. Я видел вас только одну минуту, и то душу опалило. Но я ведь заранее знал, что увижу перед собой переодетого мужчину, а вовсе не женщину. Если Ацуёси не знал об этом, а видел вас в образе женщины в течение нескольких дней, думаю, он подлинно помешался.
Цунэко, закусив губу, молча слушала Тодо. Молчал и принц.
Тодо продолжал:
— Разновидности безумия, как верно вы изволили заметить, Фудзивара-сама, бесконечны, и в одну из них вы беднягу ввергли. Но есть разница между сумасшедшим, умалишённым, безумным и помешанным. Несчастный Ацуёси не сошёл с ума и не лишился ума. Он не безумен, он умён по-прежнему. Но он — помешался на вас. Он раньше встречался со многими фрейлинами, однако теперь реальные женщины не могли даже сравниться для него с тем воплощением идеальной женственности, что вам удалось воплотить. Сам Ацуёси просто не мог теперь влюбиться в реальную, земную женщину, они не удовлетворяли его.
На лице принца проступило настоящее потрясение. Он молчал.
— Мы были правы, предположив действия маньяка. Он и стал маньяком. Маньяком невоплощённой любви. И эта любовь разорвала его. Он потерял не просто мечту любви, свой идеал. По сути, потерял смысл жить.
— Но сегодня мы видели его! — воскликнул, перебив, принц Наримаро. — Он кривлялся по-прежнему, всё такая же вертлявая лисица, непоседливая мартышка с глупейшими амбициями и проповедями свободной любви! Какой из него убийца? Он и на ристалище-то никогда не выходил… Впрочем, полусонную девку прирезать — много силы не надо…
— Но, Тодо-сан… — Цунэко тоже смотрела на него недоумевающими глазами. — А как объяснить всё остальное? Почему чайный домик? Почему священный меч микадо? Зачем портить камисимо брата? В этом деле есть вопросы, на которые так просто не ответишь.
Тодо кивнул.
— Да, мне предстоит нелёгкое дело. Нужно дочитать пьесы Ацуёси и попытаться начать мыслить, как он. Сугубая тяжесть такого мышления — необходимость учитывать, что это мышление помешанного на любовной страсти человека.
— Но зачем читать его пьесы? — спросил Наримаро.
— Так ведь Юки драматург, — с готовностью пояснил Тодо. — Он строит сцену убийства, как любое другое сценическое действо и задействует весь арсенал своих драматических приёмов. Вспомните, вы же согласились со мной и признали, что убийство Харуко театрально. А театральные приёмы в одной голове всегда будут одинаковыми. И даже помешанный всё равно будет выхватывать из запасников памяти те мотивации поступков и сюжетные повороты, которыми он уже пользовался в жизни и в драматургии. И я уже многое в нём понял. Я теперь знаю, зачем он взял священный меч Кусанаги-но цуруги. И если бы вы полностью прочитали его пьесу «Лисий морок», Фудзивара-сама, вы бы тоже это поняли.
— Да разрежьте на части чёртов сборник, после сошьем! — потребовал принц Наримаро. — Дайте мне эту лисью пьесу!
Тодо разделил острием меча переплёт и оторвал принцу часть книги с пьесой.
Ещё одну пьесу, комедию «Злобный Куко», взяла Цунэко. В пьесе проходящий мимо паломник видит человека, сидящего под большим деревом в безлюдном месте. Он ведёт себя как сумасшедший: кланяется кому-то, весело смеётся и словно пьёт сакэ из чашки. Сидящая за ним лиса вытянула хвост во всю длину и словно вычерчивает кончиком его круг на земле. Паломник бросает в лису камнем, и выкашивает всю траву по кругу от сидящего, чтобы лиса не могла больше подобраться к нему. Лиса убегает, а очарованный человек медленно приходит в себя и никак не может понять, где находится. Оказывается, он направлялся на свадьбу в соседнюю деревню и в качестве подарка нёс солёного лосося. На него-то и польстился дерзкий лис Куко, заморочивший человека.
Эта пьеса порадовала Тодо песней «Запах скошенной травы».
Сам Тодо продолжал листать страницы. В сборнике оставалось
