Золото Джавад-хана - Никита Александрович Филатов
Однако 24 января 1878 года на прием к Федору Федоровичу пришла очередная посетительница — ничем не примечательная внешне, бледная и коротко стриженая девица. Подойдя почти вплотную, она достала из-под плаща револьвер и выстрелила. Петербургский градоначальник получил тяжелое ранение. Стрелявшая была задержана на месте преступления — револьвер она бросила под ноги и сопротивления не оказала. Следствие почти сразу же установило личность террористки — доставленная по сведениям из полицейской картотеки мать Засулич опознала в ней свою дочь Веру, школьную учительницу.
Любопытное и достаточно странное совпадение — в день покушения уже упоминавшийся знакомый Федора Федоровича, юрист по фамилии Кони, вступил в должность председателя Петербургского окружного суда…
Следствие по обвинению Засулич было окончено уже к концу февраля 1978 года, и дело поступило в суд. Под беспримерным давлением российских и зарубежных газет выступать обвинителями на процессе отказались подряд сразу несколько видных и опытных прокуроров. Зато от желающих стать защитниками Веры Засулич не было отбоя.
Федор Федорович Трепов, еще не пришедший тогда в себя от ранения, теперь имел сведения вполне достоверные, что перед слушанием дела министр юстиции граф Пален в очередной раз имел беседу с Кони. «Граф, — заверил его знаменитый юрист, — умение председателя состоит в беспристрастном соблюдении закона, а красноречивым он быть не должен, ибо существенные признаки резюме — беспристрастие и спокойствие. Мои обязанности так ясно определены в уставах, что теперь уже можно сказать, что я буду делать в заседании. Нет, граф! Я вас прошу не ждать от меня ничего, кроме точного исполнения моих обязанностей…»
Деяние Засулич было квалифицировано по статьям 9 и 1454 Уложения о наказаниях, что предусматривало лишение всех прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет. Заседание было открытым, зал до отказа заполнился публикой. В состав присяжных заседателей вошли девять чиновников, один дворянин, один купец, один свободный художник.
Сама Засулич очевидный факт не отрицала: «Я признаю, что стреляла в генерала Трепова, причем могла ли последовать от этого рана или смерть, для меня было безразлично». После допроса свидетелей свое заключение сделали эксперты-медики. Затем начались прения сторон.
Выступление обвинителя Кесселя было очень толковым и юридически грамотным, однако неинтересным и скучным для широкой публики. Выступление же защитника Александрова отличалось повышенной эмоциональностью и артистизмом. Впоследствии оно было неоднократно опубликовано в российской прессе и переведено на иностранные языки.
Публика рыдала. Засулич отказалась от последнего слова…
Все дальнейшее происходило для Федора Федоровича будто в каком-то ужасном, кошмарном сне. Ни он сам, ни окружавшие его люди не в состоянии были понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы.
Вооруженное покушение на жизнь градоначальника было полностью оправдано судом присяжных. И, конечно же, главную роль в этом сыграло то, что основным игроком на процессе выступили не обвинитель, и даже не адвокат, а не кто иной, как… сам председатель суда Анатолий Фёдорович Кони. Который, как оказалось, уже заранее предопределил свою точку зрения — и решил отказаться от беспристрастной позиции правосудия. Сейчас сложно сказать что-либо о мотивах, которыми руководствовался известный и, безусловно, талантливый правовед. Возможно, это была всего лишь погоня за дешевой популярностью в так называемом обществе, или все-таки за таким поведением Кони скрывались какие-то иные, опасные и загадочные причины[29]…
Как бы то ни было, он на пару с защитником Александровым постарался запутать присяжных, чтобы отвлечь их от очевидности преступления и его обстоятельств, переключив внимание на мотивы, которыми руководствовалась террористка. В своих вопросах и в своем напутствии перед концом процесса председатель суда, по сути, прямо указал и подсказал присяжным оправдательный вердикт!
Федор Федорович, помнится, не поверил своим ушам, когда узнал, что после слов «Не виновата», которые произнес старшина присяжных заседателей, зал едва не обрушился от оваций восторженной публики. И что оправданную террористку на руках вынесли из здания суда… как же так? Ведь эта женщина стреляла в человека, тяжело ранила его — а ее признали невиновной и отпустили?
С ним случился в тот день страшный приступ, поднялся жар, и пришлось пускать кровь.
Физические страдания от последствий ранения усугублялись страданиями нравственными, однако внешне Трепов был тогда совершенно спокоен. Он твердил, что «благодарит бога» за оправдание несчастной и глупой девицы, так как не желал и не желает ей зла — и тут же, рядом с недоумением и горечью спрашивал окружающих, что же такого плохого он сделал присяжным и за что они его так жестоко оскорбили своим приговором? Он всегда хлопотал о пользах города и благоустройстве его — и вот теперь награда…
Конечно же, личная обида на несправедливый приговор и восторженная истерия некоторой части общества по этому поводу играли здесь главную роль. Однако практический ум Федора Федоровича предвидел и близкие, более роковые последствия подобного рода общественных «нигилистических» умонастроений. Поэтому, когда император навестил раненого градоначальника, тот на слова участия Государя ответил: — Эта пуля, быть может, назначалась вам, ваше величество, и я счастлив, что принял ее за вас.
Это были не просто слова. Необходимо отметить, что за все время, которое Трепов руководил столичной полицией и отвечал за охрану первых лиц государства, на августейших особ в Петербурге не было произведено ни одного покушения.
Очевидец писал, что «для жителей города не редкостью была картина, когда вечером, после окончания представления в Мариинском театре, градоначальник перед выходом Государя садился в свою классическую пару, запряженную белой и вороной лошадьми, с зычным кучером, и стоя несся впереди царского экипажа. Всех встречных он пронизывал зорким и проницательным взглядом, и ничто не могло ускользнуть от его внимания… при охранении монарха».
Федор Федорович за оскорбление посчитал, за наказание для себя, если бы сопровождение государя в поездках по городу оказалось поручено кому-либо другому, а не лично ему и его полицейским агентам-охранникам. В свою очередь, и Александр II высоко ценил службу Трепова и относился к нему всегда при личных докладах милостиво и внимательно — за исключением, пожалуй, одного или двух случаев, вызванных недоразумением или интригами разного рода придворных завистников…
При появлении генерала в гостиной навстречу ему тотчас же поднялся молодой человек в щегольском полицейском мундире, со знаками различия коллежского секретаря[30], в нем сейчас затруднительно и даже почти невозможно было бы узнать того самого бродячего торговца книгами, который несколько дней назад предлагал свой товар на Литейном проспекте.
— Ваше высокопревосходительство!
Чиновник по особым
