Выстрел из темноты - Евгений Евгеньевич Сухов
– На выход!
– Неужто на расстрел ведут? – глухо проговорил Пятак. – Один раз уцелел, в другой раз фарта уже не будет.
– Не каркай, – оборвал Рашпиль, – поживем еще.
Бродяги вышли во мрак. В звенящий холод. Немного поодаль, где находился еще один катран, стояло два грузовика, куда, также прервав игру, загружали фартовых. Шестеро вооруженных рядовых подвели воров к грузовику; сержант, указав на темный распахнутый зев кузова, строго скомандовал:
– Полезай внутрь!
Поднялись по дребезжащей металлической лестнице в застуженный кузов. Когда фартовые погрузились, конвойный с силой толкнул жестяную дверь. Ударившись о металлическую раму, дверь заставила кузов задрожать. Грузовик сначала заскрежетал, заводясь, потом затрясся, как в падучей, и затем поехал по зимней дороге.
День был стылый, от металлического кузова исходил леденящий холод, но думалось не об этом, о худшем. Колеса автомобиля подпрыгивали на неровностях асфальта, а потом балки мостов и подвески и вовсе заколотились, затряслись – шоссе закончилось, пошла промерзшая грунтовка. Вывезут за город куда-нибудь к оврагу и расстреляют из пулеметов. С них станется!
– Далеко везут, – недовольно высказался Звонарь.
– В расход хотят пустить, – произнес Пятак, припоминая свой горький опыт. – Немцы к Москве подходят. Не доверяет нам товарищ Сталин, боится, что мы все к немцам перекинемся. Сейчас завезут нас куда-нибудь в поле да шарахнут из пулеметов. Даже закапывать не станут, скинут куда-нибудь в расщелину, а там звери растащат.
Грузовик то катился по ровной дороге (не иначе как выезжали на шоссе), а то вдруг начинал трястись на ухабах, как если бы дорог не существовало вовсе (это уже какие-то проселки). Ехали так долго, что успели изрядно промерзнуть. И не знали, что лучше – двигаться дальше, пусть даже в стылом металлическом кузове, или остановиться, где их мог ожидать расстрел. Москва оставалась где-то далеко позади.
Пятак, сидевший рядом, тихо поскрипывал:
– Как пить дать в расход везут! Так и сгинем без святого причастия.
– Если ты не заткнешься, я тебя собственными руками задушу! – рыкнул на приятеля Рашпиль. – И без тебя тошно!
Бродяги замолчали. Все страхи были высказаны, прощания произнесены, а более говорить было не о чем. Только иногда зло матерились, когда машина в очередной раз проваливалась в глубокую яму и шарахала сидящих в кузове по затылку металлическим бортом.
И все-таки автомобиль остановился. Когда-нибудь это должно было случиться, но никто не знал, хорошо это или плохо.
– Все, приехали, – обреченно выдавил из себя Рашпиль, так что по телу, и без того застуженному до синевы, пробежал обжигающий мороз.
На какое-то время вокруг установилась тишина: ни звука, ни шороха. Все умерло. Стук дверцы кабины автомобиля показался громом из Поднебесья.
– Громыхнуло, будто бы на могильную яму мраморную плиту положили, – мрачно высказался Звонарь. – Теперь я понимаю, что покойники в склепах чувствуют.
Даже в абсолютной темноте была видна улыбка на его щербатом вытянутом лице.
– Братва, дадим деру! – предложил Федор. – Все равно нам кранты! Авось кто-то и уцелеет. Только давай так: кто выживет, пусть поставит за убитых в церкви свечи за упокой. Немало мы на этом свете набедокурили, без свечи на том свете во мраке наши пропавшие души путь к раю не отыщут… Заблудятся в потемках.
– Дело говоришь, Рашпиль, – произнес Пятак.
Снаружи кузова по двери тяжело шаркнул тяжелый засов, и в проеме предстала фигура рядового НКВД, державшего в руках пистолет-пулемет Шпагина. Будто бы догадываясь о задуманном злодействе, он предупредительно отошел на расстояние, перечеркнув всякую возможность к нападению.
– Выходи по одному! Только без глупостей, стреляю сразу на поражение! – предупредил он, приподняв автомат. За ним маячили еще две фигуры, вооруженные карабинами. Тут не победокуришь, любого превратят в труху. Молодые, идейные – с таких только пропагандистские плакаты рисовать.
Вопреки ожиданию, полночь не была темной, чему способствовал снег, выпавший особенно обильно. Серебряная россыпь звезд издырявила все небо, а мертво-белая луна выглядела крупной и очень одинокой. Деревья, растопырив корявые ветки, припорошенные легким снежком, тянулись к небу. Чертили в черноте небосвода какие-то свои замысловатые кривые линии. Получалось скверно – ни одной гармоничной фигуры, за которую мог бы зацепиться взгляд. Все как-то вкривь и вкось!
Падал мелкий снег. Первым вышел Рашпиль. За ним выпрыгнул на землю Пятак. Далее один за другим сошли остальные бродяги и встали в плотную кучу, ожидая внезапной, без команды, очереди в грудь.
– Топайте вперед! – приказал автоматчик, очевидно старший в этой группе, и для убедительности качнул оружием.
– В спину, значит, стрелять решил? – усмехнулся Агафонов. – А в глаза стрелять слабо?
– Ничего с вами не случится. По решению правительства решено весь преступный элемент вывезти за сто первый километр от Москвы. И благодарите вашего воровского святого, что не случилось ничего хуже и не пристрелили вас прямо на месте. А теперь топай!
– Ты хоть скажи, где мы.
– Ничего, разберетесь. Въезд в Москву вам запрещен. В случае нарушения предписания к вам будут применены меры по закону военного времени.
– Потопали вперед, братва, – произнес Рашпиль. Прячась от порывов ветра, он втянул голову в плечи и пошел по проселочной дороге на далекие сельские огоньки. Удаляясь, он ожидал, что сейчас в спину полоснет автоматная очередь. И тогда все!
Но неожиданно хлопнула дверца кабины, двигатель грузовика шумно загудел, и ЗИС-5, развернувшись широким полукругом, покатил в обратную сторону.
– Вот мы, кажется, и приехали, братва, – выдохнул из себя Федор все былые страхи.
Глава 12
1941 год, ноябрь
Расплавленное нутро вора
Перебраться в Москву оказалось делом сложным. Дивизии НКВД опоясали столицу внутренним и внешним кольцами, по периметру которых несли службу патрули, усиленные автоматчиками. На всех въездах в город установили контрольно-пропускные пункты, не оставлявшие без внимания ни одну машину. В безлюдных местах были выставлены секреты, а в поселках дислоцировались подразделения пограничной и внутренней охраны.
Поначалу фартовые расположились в глухой деревушке подальше от людей, вот только жить в такой глуши было невмоготу: ни водки, ни баб, оставались только карты, в которые резались с утра до вечера. Со жратвой тоже были нелады, а потому приходилось «налаживать быт» – за прошедшую неделю ограбили пару продовольственных магазинов, расположенных близ дороги, и на
