Мэтью Перл - Тень Эдгара По
— Однажды вечером — Эдгар и Сисси жили тогда в Филадельфии на Коутс-стрит — дражайшая Сисси пела, аккомпанируя себе на пианино, и вдруг у нее в горле лопнул кровеносный сосуд. Она упала, не докончив романса. Почти час мы были уверены, что на этом закончится ее земной путь. Что касается Эдгара, он все отпущенные Вирджинии годы жил под страхом ее кончины. А в ту зиму, когда милая Сисси умерла, они с Эдгаром были так бедны, что не хватало денег на уголь, и Сисси целыми днями куталась в Эдгарову старую шинель в нетопленых комнатах, а на груди у нее, согревая хозяйку, дремала черепаховая кошка.
— А что случилось с ее мужем, когда она умерла?
— Метания между надеждой и отчаянием, продолжавшиеся столько лет, помутили разум Эдгара. Он нуждался в женской ласке. Говорил, что не протянет и года, если не встретит любящую и преданную женщину. Злые языки утверждают, он предпринял несколько поездок по стране в поисках новой жены, но я уверена — сердце его кровоточило по бедной Сисси. Лишь за несколько недель до смерти он обручился.
Прежде чем Джозефина учтиво попрощалась с Бонжур, они обменялись еще несколькими выражениями скорби. Затем Бонжур обернулась ко мне и хихикнула, как девчонка:
— Зря вы, мосье Кларк, так настроены против Барона и его замыслов. Впрочем, тем хуже для вас. Как видите, мы не прячемся в тени, не корпим над незначительными деталями.
— Прошу вас, мадемуазель! В Балтиморе, и вообще в Америке, никто не принудит вас и дальше прислуживать Барону, быть орудием в его руках! Почему бы вам не оставить его? Я бы оставил сию же секунду! Забудьте об оковах — в этой стране их нет!
— Как, разве рабство уже отменили? — съязвила Бонжур.
— Нет, эти оковы пока существуют. Но тяжесть их не распространяется на гражданку Франции. Вы — свободная женщина. У вас нет никаких обязательств перед Бароном.
— Никаких обязательств перед моим супругом? — переспросила Бонжур. — Надо будет запомнить — вдруг пригодится?
— Барон — ваш супруг?
— Кажется, мы все обсудили, мосье Кларк. Закроем же тему. И не пытайтесь ставить нам палки в колеса.
В какую бы страну путешественника ни забросила судьба, он неминуемо обнаруживает особую, немногочисленную разновидность стряпчих — точно так же, как натуралист даже в самом глухом уголке мира умудряется пополнить коллекцию растений. Обычный, широко распространенный юрист полагает запутанность законодательства надежным пьедесталом для вечных ценностей, в то время как стряпчие упомянутой разновидности, эти хищники, охотящиеся на вид Jurista ordinara, видят в законах препятствие на пути к успеху.
Барон Клод Дюпен представлял собой столь великолепный образчик этой второй, плотоядной, разновидности, что его скелет впору было выставлять в Тюильри, в кабинете сравнительной анатомии. Как воином выбирается подходящее оружие для каждого боя, так Бароном выбирался соответствующий закон из обширного арсенала. Законы были его пулями и кинжалами, причем их словесная природа ничуть не смягчала ударов. Каждая просьба об отсрочке слушания дела значила, что Барон отправился наносить последние штрихи, то есть подслушивать и подглядывать. Когда же эти зловещие методы не давали результата, Барон задействовал настоящие пули и кинжалы. Конечно, не напрямую, а через агентов, которых у него была целая сеть; эти-то молодчики и добывали сведения и признания. Да, Барон закончил юридический факультет, но по призванию он был импресарио; юриспруденция была для него не целью, а средством. Он был фокусником от юриспруденции; он торговал законом вразнос.
Еще на пароходе Дюпон поведал мне историю Бонжур, правда, не упомянув о матримониальной связи с Бароном. Во Франции, сообщил Дюпон, распространен особый вид преступников под названием «бонжуры». Действуют они так: одевшись помоднее, вор или воровка входит в богатый дом, уверенно минует слуг, словно спешит на аудиенцию с хозяином, по пути прихватывает все, что плохо лежит, и спокойно выходит на улицу. Если же попадается лакей, горничная или кто-нибудь из домашних, ему кланяются, говорят: «Бонжур!» — и спрашивают хозяина соседнего дома (имя выясняют заранее). Разумеется, вора принимают за приличного человека, который ошибся адресом, и направляют в нужный дом без единого подозрения, зато с кучкой дорогостоящих безделушек. Так вот, молодая дама, что заслонила меня от пули, была лучшей в Париже «бонжур»; отсюда и прозвище. Говорили, Бонжур выросла в деревне. Ее мать, швейцарка, умерла, когда девочке не исполнилось и года. Француз-отец не покладая рук трудился в пекарне, один воспитывал дочь. По ночам он плакал по покойной жене. Юной Бонжур претило утешать отца в его затянувшемся горе. Это обстоятельство, а также отсутствие женского пригляда в доме, сформировали характер Бонжур — она выросла отчаянной и независимой, впрочем, как все француженки. Скоро, в ходе очередного мятежа, отец был арестован и уведен в неизвестном направлении. Девушка подалась в Париж, где жила сама по себе, лишь за счет хитрости, ума и физической силы. На ранних стадиях воровской практики на Бонжур было совершено немало нападений; результатом одного из них и явился шрам.
— Как случилось, что женщина столь редкой красоты остается обычной воровкой? — спросил я однажды вечером за длинным обеденным столом в кают-компании.
Дюпон вскинул бровь и надолго замолчал, словно решил вовсе не отвечать.
— Она, во-первых, не воровка, а во-вторых, не обычная. Много лет Бонжур была наемной убийцей, причем не знала провалов на этом, гм, поприще. По старой привычке она сначала говорила: «Бонжур», а уж потом перерезала жертве горло. Впрочем, это всего лишь легенда, которую некому ни подтвердить, ни опровергнуть.
— Но ведь там, во рву, Бонжур явила себя милосерднейшей и отважнейшей особой, — возразил я. — Видимо, в женских пороках повинны слабое здоровье и пагубное влияние среды.
— В таком случае беднее и несчастнее Бонжур не бывало существа на свете, — подытожил Дюпон.
Однажды зимой Бонжур доставили в участок по обвинению в неуклюжей краже, в результате которой погиб хозяин дома. Бонжур грозила смерть — ее хотели наказать «примерно», из-за того, что все больше краж совершалось женщинами. Барон Дюпен, бывший тогда на пике адвокатской славы, защищал Бонжур с похвальным рвением. Он ловко продемонстрировал, что Бонжур, этот ангел во плоти, хрупкое дитя, бедная сиротка, принесена жандармами в жертву (разумеется, не по злому умыслу!). И Барону поверили, причем привлекательная внешность Бонжур не в последней степени повлияла на решение суда.
Теперь, полагаю, читателю понятно, каким образом Барон находил себе преданных слуг среди преступников. Освобожденные Бароном, преступники делом чести почитали служение ему. Так вышло и с Бонжур. И никакого противоречия в этом нет. Человеку нужно жить хоть по каким-нибудь законам; у преступников законов минимальное количество, и один из самых главных звучит так: «Долг платежом красен». Барон уже был женат; по слухам, женщинами в случае с ним руководили разные мотивы — от влюбленности до желания получить его деньги. Остается только гадать, переродилась ли преданность Бонжур в любовь, была ли совершенно вытеснена любовью, или же из сочетания этих двух чувств явилось третье, ничего общего не имеющее с движениями сердца.
12
На мой рассказ о встрече в книжной лавке Дюпон отреагировал флегматичным замечанием, что методы Барона Дюпена существенно усугубят ситуацию. Вполне согласный с ним, я утроил усердие, с каким искал следы развернутой Бароном кампании, тем более что следы эти попадались теперь по всему городу. Дома я теперь почти не бывал — все бегал с Дюпоновыми поручениями, в то время как сам Дюпон окопался у меня в библиотеке. По большей части он отмалчивался. Я порой ловил себя на бессознательном копировании поз или мимики Дюпона; полагаю, происходило это от монотонности моих занятий, а может, я хотел увериться, что Дюпон действительно в Балтиморе, в моем доме.
Однажды Дюпон, просмотрев несколько газет, воскликнул:
— Ах да!
— Вы что-то обнаружили, сударь? — обрадовался я.
— Нет. Зато я только что припомнил, какая именно мысль стучалась в мою голову вчера, когда в вашу, мосье Кларк, дверь постучалась женщина.
— Какая женщина?
— Вообразите, сколь чудовищный урон нанесла она своим визитом моему мыслительному процессу, если я ухватил вчерашнюю мысль лишь сию секунду!
Поскольку больше от Дюпона ничего не удалось добиться, я подступил к горничным. Оказалось, они не сочли нужным известить меня, поскольку с визитершей говорил Дюпон. Впрочем, из сбивчивых описаний было понятно, что посетила мой дом тетя Блум в сопровождении невольника, который держал над ней зонтик. Хотя горничные расходились в деталях, мне все же удалось восстановить диалог, что состоялся у меня в библиотеке.
