Дмитрий Дивеевский - Окоянов
Брат Секретарь звонком вызвал Оливера в кабинет.
– Каково Ваше мнение по данному документу, дорогой начальник службы безопасности?
– Мы попытались выяснить, какие бумаги Ваш помощник копировал для Мейерзона. Все они касаются русского предприятия. К сожалению, следует исходить из того, что он передал и список сохранившихся после революции членов петербургской и московской лож, а также информацию о каналах их финансирования и опорных точках ложи в сопредельных с Россией странах.
– Едва ли Лев Давыдович поделится такими сведениями со своими товарищами по партии. Скорее всего, он оставит их для личного пользования. Но что он сможет сделать?
– Думаю, первый вариант может быть таким: Как Вы знаете, болезнь Ленина прогрессирует. По заключению наших докторов, ему осталось не более двух лет жизни. Значит, в Москве предстоит схватка за власть, а Троцкий будет одним из главных конкурентов. Для членов большевистского руководства членство в масонах является убийственной компрометацией. Скорее всего, Лев Давыдович с помощью этих сведений заставит их работать на себя. Помимо этого, в его руках окажется и ряд красных командиров из числа бывшего царского генералитета. Это тоже очень важно.
Но хотел бы подчеркнуть, что это довольно искусственная конструкция. Троцкий стал бы поступать таким образом, если бы действительно хотел занять место Ленина. По нашим наблюдениям, он делать этого не будет. Тому есть две причины.
Первая заключается в его происхождении. Он умный человек и понимает, что православный народ не воспримет еврейского вождя. Вторая состоит в том, что в вопросе мировой революции Лев Давыдович является еще большим фантазером, чем Ленин. Он безоглядно уверен, что через несколько лет мировой пожар охватит всю планету. Вот встать во главе этого пожара – его тайная мечта. Поэтому он будет стремиться возглавить не столько Совнарком, сколько Коминтерн. На практике нас ожидает, скорее всего, следующее:
– Шип передал нашу агентурную сеть Троцкому, чтобы избавиться от европейских конкурентов. У него хороший аппетит на Россию.
Но Троцкий этого делать не будет. Он начнет перевербовку русских масонов в своих интересах. Великолепный агентурный аппарат будет обращен к услугам Третьего Интернационала. Для нас это – головная боль. Ведь у них связи в Европе, о которых мы зачастую не знаем. Вот результат предательства Эмиля и Шипа.
– Да, Оливер, кажется, Вы правы. Шип делает сейчас все возможное, чтобы заручиться поддержкой Совнаркома и начать откачку сокровищ из России. Этот наглец недавно упрекал нас в стремлении прибрать к рукам гигантское царское наследство. А вчера я получил депешу из Осло, что американцы готовят там какие-то странные склады и плавильные установки для золота. Теперь понятно, что затеял дорогой Янкель. Сокровища царской казны тайно поплывут в Америку в переплавленном виде, а советы получат за них необходимые железки для своей индустрии. При этом дядя Сэм будет девственно хранить дипломатическую изоляцию Москвы.
В результате, Оливер, мы стоим перед лицом неслыханного позора. Конфликты между ложами случались и раньше. Все мы живые люди с собственными интересами. Но в данном случае мы стоим перед фактом прямого предательства американской ложей нашей агентурной сети во враждебном государстве. Это немыслимо и недопустимо. Следует схватить исполнителей, провести самое суровое дознание, а затем сделать Янкелю Шипу немилосердное представление. Мы не можем разрывать связь между ложами, но очистить отношения от этой чудовищной грязи необходимо.
– Экселенц, я только что читал персональную подборку на Шипа, которую мы ведем уже более двадцати лет. Этот человек родился без совести. Он будет покатываться со смеху над вашим представлением, а затем сделает еще какую-нибудь гадость. Вспомните его выступление в мае. Он вел себя так, будто попал в приют для умственно отсталых. Янкель поймет, что с нами надо считаться только в одном случае – если мы ответим на его произвол серьезным выпадом. Вот если, например, Эмиль бесследно исчезнет навсегда, Мейерзон утопится в Темзе от тоски по нему, а Красин падет от рук белых эмигрантов – Шип поймет, что напрасно так пошутил с нами.
– Оливер. Мы демократическая страна, гарантирующая безопасность иностранных эмиссаров. Не забывайте, что Красин представляет большевистское руководство перед нашим правительством.
– Думаю, что Шип обо всем догадается, если даже мы отложим преждевременную кончину Красина на некоторое время, а потом он отойдет в мир иной от какой-нибудь исключительной болезни. Могу ли считать, что Вы уже сделали необходимое распоряжение?
– Да, Оливер. Приступайте. Относительно Эмиля можете прибегнуть к обычной схеме – изолируйте его в подвале загородного замка, а по окончании допросов замуруйте в стену с возможностью дышать. На месте захоронения оставьте тайный знак, чтобы те, кто придут на наше место через сто лет, знали, какова судьба предающих ложу.
С Мейерзоном поступайте по своему усмотрению. Главное, чтобы для Скотланд-Ярда это выглядело как рядовой несчастный случай с легкомысленным американским джентльменом.
Деятельность Красина поставьте под постоянный контроль. Пока не закончится игра с Янкелем, не трогайте его. Сейчас он понадобится нам, чтобы устроить славный британский хук в челюсть этим американским свиньям. Мы подпишем с Красиным торговое соглашение в ближайшие недели. Представляю, как будет визжать Президент Вильсон! Осенью у него выборы, и эта оплеуха придется как нельзя кстати.
Но и наркома тоже не забудем. Попозже. Только, пожалуйста, без этих вульгарных штучек со злобствующими белоэмигрантами. Надо, действительно, подумать о каком-нибудь недуге. Помнится, мы отправили в лучший мир зарвавшегося испанского консула с помощью «неизлечимой анемии». Надеюсь, запасы нужных снадобий для этой дивной болезни у Вас еще не закончились? Деньги на операцию получите из моего личного секретного фонда. Совет ложи о нашем решении в известность ставить не следует. Исполнителей привлеките из конспиративного резерва Скотланд-Ярда. Это все.
Да, кстати. Янкель Шип утверждал, что у нас сплошные провалы в тайных операциях. Вы уж сделайте все аккуратно, в наших лучших традициях. Не надо разочаровывать бедного старика.
Лицо Оливера скривила гадливая улыбка. Он поклонился и тенью выскользнул из кабинета.
22
Знакомое лицо в картузе с зеленым околышем мелькнуло в базарной толпе и исчезло, словно призрак. Митино сердце сжалось. Стало нехорошо. Забили молоточки в висках, тягучий и медленно нарастающий стон совести стал заполнять душу. Булай отошел за лабазы, присел на пень спиленного старого тополя.
– Крутенин появился, – подумал он. – Ах, как плохо. Не надо бы нам встречаться. Не хватает сил в глаза ему смотреть. А ведь родственник. Черт бы меня побрал с моим блудом… Хотя, если он знает, что я вернулся, в гости к Аннушке точно заглядывать не будет. Может, не столкнемся.
Митя сидел в тени маленького базарного сквера, а воспоминания приходили в его память. Горькие, постыдные, неизгладимые.
Шесть лет назад он залетел домой проездом в Симбирск, где планировалась крупная эсеровская акция и ему предстояло участвовать в ней в качестве представителя ЦК. Понежившись два дня на домашних перинах, Булай стал собираться в дорогу, и тут неожиданно к нему пристала Анютка, младшая сестра Аннушки, большею частью жившая в их доме и помогавшая по хозяйству. Анюте исполнилось шестнадцать лет, и она мечтала вырваться из Окоянова в большую жизнь. Ей хотелось уехать в какой-нибудь крупный город, поступить работать в пошивочное ателье и дорасти до модистки. Шить она научилась хорошо, могла выделывать кружева, и у таких планов были основания. Анютка просила Митю взять ее до Симбирска, помочь устроиться на первое время, а дальше она пошла бы своим путем. Булаю было не с руки возиться с девушкой, но похотливая тайная мысль мелькнула где-то на краю сознания и ослабила сопротивление. Он согласился, несмотря на то, что отдавал себе отчет, какая авантюра ждет эту неопытную душу.
Хуже того, он знал, что за Анюткой ухаживает молодой лесничий Крутенин. Делает он это тонко и обходительно в рассуждении малых Анютиных лет и отдаленности перспектив возможного брака. Отъезд девушки, конечно же, поставит крест на планах этого порядочного человека, с которым Митя водил приятное знакомство.
Ему нравилась Анюта. Эта невысокого роста тонюсенькая девчушка с синими глазами, белой кожей и пышными светло-русыми волосами казалась полевым цветком, далеким от тягот и испытаний любовной жизни. Она была гораздо привлекательнее своей сестры.
Мысли о совести, своем родственном долге и необходимости беречь Анюту недолго мучили его ум. Жадное желание заполучить ее любовь, сорвать первоцвет, замутило сердце. Когда они подъезжали к Симбирску, Митя уже жадно целовал нежные Анютины губы в полумраке вагона. Разум его погнало вскачь, он забыл, зачем едет в этот город, а когда ловил в бликах качающегося фонаря ее взгляд, то видел, что и она пьяна любовью до полубессознания.
