Дмитрий Дивеевский - Окоянов
Потом они вернулись в экипаж и отправились дальше. Некоторое время ехали молча. Наконец верзила сказал:
– Видать, его бандиты ограбили. Сначала ограбили, а потом утопили. Вот что.
– Сам виноват, – откликнулся толстый паренек. – Разве можно в Гайд-парке по ночам шляться. Сказано же ясно – нельзя. Вот и дошлялся.
24
Антон снял квартиру для своей семьи в большом доме преподавателя музыки Садальского. Константин Павлович Садальский, известный в городе больше как Капалыч, жил бобылем. Жена его, любимая всеми акушерка Сара Иосифовна, умерла от тифа, двое сыновей разлетелись по свету. Оба стали революционерами и заправляли где-то далеко от Окоянова.
Сердечно обрадовался квартирантам Капалыч. Сам он тосковал от одиночества. Жизнелюбивый и веселый от природы человек, на старости лет оказался всеми брошенным, неприкаянным стариком. Женскую гимназию, где он вел музыкальный класс, распустили год назад, переведенную из Ревеля мужскую гимназию преобразовали в общую школу, и в ней музыка не предусматривалась. Частными уроками никто не интересовался. Иногда, по вечерам, редкие прохожие могли услышать, как из окон его дома, освещенных керосиновой лампой и прикрытых газетой, доносились звуки скрипки. Капалыч играл сам себе.
Поэтому, когда в доме поселились Седовы, он ожил. Особенно его радовало то, что Лиза стала брать у него уроки и показывала хорошие способности. Жизнь наполнилась смыслом. Теперь его толстенькая, приземистая фигура бодро передвигалась по утрам на толкучке в поисках бутылки молока для девочки, а прокуренные усы, постриженные «под моржа», задорно топорщились. Хотя Капалыч был окояновцем уже во втором колене, он не потерял своеобразных оборотов речи, привезенных его родителями из Киева, где его отец когда-то получил образование землеустроителя. Разговоры с ним были для Антона очень интересны. В голове Капалыча отсутствовала рутинная и ленивая мысль. Он живо реагировал на все события жизни и по-своему остроумно отражал их в своих комментариях. Старик поразил Антона своим самодельным атласом, который висел на стене его просторного коридора. Сначала Седов никак не мог понять, что это за большой лист картона с какими-то непонятными знаками и фамилиями известных вождей. Однажды он полюбопытствовал у Капалыча по этому поводу. Старик добродушно рассмеялся и стал пояснять:
– А это, Антоша, карта политической погоды. Вот первый состав советского правительства в ноябре семнадцатого. Видишь, сколько фамилий в нем уже перечеркнуто? Пишем второй состав в восемнадцатом, после эсеровского озорства. Вот оно. Скольких фамилий уже не хватает? А вот девятнадцатый год, опять изменения. А главное, что от этих изменений наша жизнь зависит. Выгнали эсеров – значит, прижмут крестьянина. Поставили Дзержинского на внутренние дела – значит, будет больше порядку.
– А что это за значки над некоторыми фамилиями?
– А это как барометр. Разбил Ленин Троцкого из-за профсоюзов – значит ставим над ним крестик и стрелочку налево. Будем его задвигать во второй ряд. Да без него и лучше будет. Путаник он и жулик.
Назначили Сталина наркомом РКИ – ставим галочку и стрелку направо. Ему дорога открыта. Будет и дальше расти. А кружок рядом пустой – значит, что нет у Сталина еще лица. Он его прячет.
Обкакался Бухарин со своей «буферной фракцией» – ставим над ним три крестика. Теперь его будут долго пороть и никакого продвижения не дадут. Опять же и крестьян защищать будет некому.
– А над Лениным что за иероглифы такие, Константин Павлович?
– А с Ильичем нашим все ясно. У него будущего уже нет. Коронка вот эта, к которой православный крест вниз головой приделан, означает, что он стал царем антихристианских сил. Домик, уступами построенный, означает Вавилон, который он хочет воздвигнуть. А Вавилон воздвигнуть нельзя, как ты знаешь. Господь его разрушит. Череп с костями означает по нему скорбную память. Вот и все.
Антон никогда бы не подумал, что Капалыч занимается размышлениями на религиозные темы. Несмотря на то, что родители его были выкрестами, сам он в верующих не значился, и было странно слушать его рассуждения, столь близкие православной точке зрения.
Заметив его удивленный взгляд, Капалыч усмехнулся и сказал:
– Не смешите меня, старого еврея, своим удивлением, Антон Константинович. Я так ни к одному вероисповеданию всерьез и не пришел, хотя все их в юности хорошенечко проштудировал. Но только хочу сказать, что ваш Христос ничего нового людям не сообщил. Он, может быть, и сошел на землю для непонимающих, чтобы дать им начальную школу. А на самом деле Бог всегда был такой и до него тысячу лет. Просто жадные до власти фарисеи настрочили свой Талмуд, от которого мучаются другие евреи. Вот и все. А если вы, большевики, считаете, что Бога нет вообще, то Бог вам судья, – и он мудро улыбнулся.
* * *Антон жил новой, счастливой для него жизнью. Казалось, они с Ксюшей каким-то волшебным образом перескочили длительный период пустоты и вернулись к изначальному состоянию любви. Ксюша занялась устройством нового жилья и была счастлива раствориться в этой деятельной атмосфере приятных забот. Ее совсем не смущало голодное и трудное время. Ощущение полета заслоняло все остальные трудности. Помимо этого, Лиза пошла в школу, и это стало отнимать большую часть времени.
Ксюша каждый вечер ждала Антона, а тот, несмотря на угрызения совести, частенько откладывал неотложные дела назавтра, чтобы поскорее увидеться с ней. Если выдавался свободный выходной, Антон вывозил семью на бричке в окрестности Окоянова. За время работы в ЧК он хорошо изучил округу и знал самые красивые уголки этого края. Начиналось бабье лето, и природа словно открывала свои объятья для любящих душ. Ласковое синее небо пестрило птичьими свадьбами, ивы опустили в пруды желтеющие косы, теплый воздух был недвижен и далеко разносил каждый живой звук. Они пекли картошку в золе, собирали грибы и орехи, играли в догонялки и так далеко улетали от суровой реальности этой жизни, что казалось, еще чуть-чуть, и будет достигнуто блаженство.
Отношения с Ольгой прервались. Она продолжала работать на прежнем месте. Иногда он ловил ее тоскливый, полный боли взгляд, но на этом все и кончалось. Девушка не делала никаких попыток восстановления связи.
Антон постарался загладить свою вину перед родителями, тем более что их попытка перевезти Ольгу к себе домой успехом не увенчалась. Она наотрез отказалась это сделать. Еще до переезда Ксюши в Окоянов старики собрались с духом и пошли в дом Веруньки, уговаривать Ольгу перебраться к ним.
Как рассказал отец, они встретили там совсем не тот прием, на какой рассчитывали. Поначалу все шло хорошо. Анна Николаевна сердечно обняла девушку, и та заплакала у нее на плече. Мать Антона говорила ей, что они хотят ее забрать, что жить теперь она будет с ними и, даст Бог, все уладится. Константин Владимирович стоял рядом, гладил ее по голове, поддакивал жене и даже сам тайком пустил слезу. Однако, выслушав их, Ольга отстранилась, села на кровать, опустила голову и, глядя в пол, заговорила:
– Спасибо вам огромное за заботу. Только нельзя так поступать. Ну что я вам за невестка без мужа? Трудно и помыслить о таком. Не пойду я к вам, не уговаривайте. Стыдно и нехорошо получится. Лучше к себе в деревню уеду. Если вы Антошу от разлучницы отобьете – тогда другое дело. А так не пойду.
Старики услышали такую твердую и резкую требовательность в последней ее фразе, что невольно вздрогнули. Тем не менее Анна Николаевна все-таки спросила:
– Как же ты ребеночка растить будешь в такое время одна-то?
– Сама разберусь. Не сирота. Не надо меня жалеть. И ребеночка жалеть не надо.
Когда обескураженные Седовы вышли на улицу, Константин Владимирович покрутил головой и сказал:
– Однако! Знаешь мать, девчушка совсем не так проста, как мы с тобой полагали. Заноза!
– Я, кажется, понимаю, почему Антон с ней не сошелся. Внутри у нее – зло. Он это сердцем почувствовал. Видишь, что задумала – нас ребенком шантажировать. Чтобы Антона ей привели. Только вот опыта ей не хватило злобность свою спрятать. А то ведь и приобщила бы нас к своим планам. Давай-ка мы с тобой не будем торопиться. Ходить я к ней теперь часто стану. Надо хоть продуктами помогать. Да и присмотрюсь заодно. Дальше жизнь сама покажет.
– Согласен, мать. Характер у девушки своенравный. Хотя ведь – беззащитна. Может быть, мы чего-то не так сказали. Не с того боку зашли? Завалились без предупреждения: вот, милость тебе принесли. Собирайся к нам на иждивение. А они, молодые-то, – гордяки. Их понимать следует. Видно, все-таки мы ошибку дали. Надо ее исправлять. Ты вот что сделай: с хозяйкой ее поговори. Вы ведь чуть-чуть знакомы? Как да что. Наверное, многое ясно станет.
* * *Самым трудным делом оказалось подсунуть полученный у Фелицаты крохотный узелок с каким-то порошком в супружескую постель Седовых.
