Зверь в Ниене - Юрий Фёдорович Гаврюченков
Малисон оглядел скопившееся возле него семейство и молвил:
— Ну, пошли, что ли, отобедаем.
— Пошли, — не торопясь ответствовал по-русски Петри Хейкинпойка и огладил длинную белую бороду.
— Пошли-пошли, — заторопилась Аннелиса. — Хельми, Аапели!
И только мать её Лумиелла ничего не сказала, а степенно пошагала вразвалочку. Была она осанистая, дородная старуха с плоским лупоглазым лицом и жёлтыми, выбивающимися из-под платка волосами. Малисон ещё ни одного слова от неё не услышал.
Он повёл их по Королевской улице, чтобы показать город с лучшей его стороны. Аапели, мальчик лет девяти-десяти, старался шагать рядом с дедушкой и помалкивал, подражая ему, но еле сдерживался и стрелял по сторонам глазёнками. А вот Хельми удалась в мать, она была вертлявой и болтливой, года на три старше братца и не в пример ему улыбчивой. Наряд её был увешан точёными ракушками, которые мелко постукивали при каждом шевелении, а движений у Хельми было премного.
Дети бегали босыми. Малисон заметил, что старый печник Петри явился на церковное торжество в лаптях. Только Лумиелла была обута в мало ношеные ступни, должно быть, праздничные. Аннелиса же щеголяла в сапожках, которые Малисон ей сам и подарил.
Жизнь в городе определённо красила человека.
Шли долго, и когда дошли до хмельного поля, гости приуныли. Густые плети на высоких рамах казались им лесом, незнакомым и неприветливым.
— Мы пойдём туда? — спросила Хельми.
Наверное, они представили там избушку, а то и шалаш, куда собирается заманить их рыжий мужик с дурой-мамкой.
— Нам туда, — указал налево Малисон.
Они прошли мимо Средней улицы, завернули на Выборгскую и тогда Аннелиса сказала:
— Вот наш дом.
Зайдя на двор, Петри ажно крякнул, захватил бороду в горсть, а Лумиелла неразборчиво что-то сказала ему по-фински.
Поднялись на высокое крыльцо и зашли в просторную избу. Ходили-бродили-оглядывались. Всё им было здесь в диковинку: и отдельная свётелка, и окошки со стеклом, по которому можно было постучать пальцем, и множество сундуков, ничем не застеленных. То есть на них не спали и даже не собираются, — а ведь сколько можно было народу пустить! — и всё это богатство простаивает.
Петри и Лумиелла осмотрели и холодную избу, и хлев с телёнком, и денник с лошадкой, и гряды, урожай с которых был собран.
— Земли-то сколько у тебя? — с почтением осведомился Петри.
— Вот вся моя земля.
— А где же сеять?
— Зачем мне сеять? — Малисон запустил большие пальцы за пояс, разгладил кафтан на пузе и подбоченился. — Я всё куплю.
Старый печник опять закряхтел и ухватил бороду в кулак.
«Грядка луку в огороде, сажень улицы в селе, никаких иных угодий не имел он на земле», — сложновато было крестьянину понять, как можно жить без земли, но при этом богато, что доказывало купеческое хозяйство. Однако этак вот тоже люди живут. Одно слово — город. Торговля.
Торговли печник Хейкинпойка не понимал. Город представлялся ему большой усадьбой. Со множеством служб, где слуги избранных в своём кругу управляющих занимаются ремёслами, растят хмель, варят пиво в городскую казну, да ещё посредничают в торговле — дело в финской деревне невиданное. А при городе — солдаты в крепости, это уже королевское, выше магистрата. Королевство — оно как совсем большая усадьба, а размера его старый Петри вообразить не мог и даже не пытался.
Жена его следовала за ним и своим безмолвным присутствием будто укрепляла каждое его слово.
— Всё можешь купить? — вдруг спросила она по-фински.
Малисон остановился на полушаге, утвердил ногу на земле и ответил:
— Я уже купил. А далее — более.
— А ты купишь счастье? — спросила Лумиелла.
Тут Малисон и убедился, что она полоумная. Он развернулся и посмотрел бабке в глаза.
— Почему ты спросила?
— Знать хочу.
— Умолкни, — приказал ей Петри, и Лумиелла умолкла, ибо знала крепость кулака своего благоверного.
— И счастье куплю, — сказал Малисон.
И они вернулись в дом, из трубы которого пошёл дым.
В отсутствие служанки Малисон печь не топил, а позавтракал с солдатом холодной гороховой кашей с чесноком, да чаркой снапса по случаю воскресного дня. Теперь же, орудуя как полноправная хозяйка. Аннелиса выставила на стол по случаю великого торжества закуски и заедки, которые можно было найти в погребе на случай внезапного появления гостей.
Ели молча. Даже Аннелиса притихла. «Какая хорошая семья», — подумал Малисон.
С квашеной репой и квашеными огурцами снапс заходил особливо приятственно.
Уже опустился вечер, Аннелиса забрала корову из стада и подоила, а беседа мужчин всё текла и текла неторопливо.
— Нас из города не попрут на ночь глядя? — спросил Петри.
— Не должны, — купец сам ходил в ночной дозор и знал, что гнать за ниенскую ограду надо только шастающих по улице посторонних. — Вы мои гости. Да и кто попрёт? Я со всеми договорюсь.
— Куплю… договорюсь… — пробурчала Лумиелла.
— Кушай тюрю, бабка, — оборвал её Петри.
— Маслица-то нет? — спросила она.
— Аннелиса, налей ей сливок, — распорядился Малисон. — И детишек не обойди, а то забыли их что-то.
Почивать Малисон отправился к себе в свётелку, предоставив полати у печи старикам и детям.
Ночью к нему пришла Аннелиса. Новый порядок, сложившийся не сегодня, теперь устоялся.
Пробудился купец от детских голосов. Сквозь дремоту блаженствовал он, думая, что о Ханне и Сату позаботится служанка, да приобнял тихо сопевшую Айну. Кошка Душка свернулась в ногах, и рассветное счастье было как раньше.
— А вот знаешь, что я думаю… — начал по-привычке купец.
Жена перестала сопеть.
— Что, голубь?
Малисона будто кипятком ошпарило. Он повернул голову. В его объятиях лежала Аннелиса! Но как, ведь служанка должна быть с детьми? Но дети есть. И что это за дети?
По всему телу разом выступил холодный пот. Жуткая открылась двойная подмена — Сатана подложил вместо жены служанку, а вместо детей… Кого?! В голове промелькнуло про лешего, который подкладывал в колыбельку полено, чтобы забрать младенца себе. Образ двух говорящих детскими голосами поленьев сверкнул и пропал. Купец проснулся.
Он каким-то чудом не заблажил со страху. Удержался в шаге от позора. Тут же сообразил и ответил обычным голосом:
— Думаю, что подыматься пора.
Пребывая в смятении, он оделся и, не помолившись богу, поспешил к навозной куче.
За завтраком и солдат, и старики посматривали на купца со служанкой по-новому. Когда Малисон с постояльцем отчалили к своим местам, солдат обронил:
— Так и женишься.
— Зато не скучно, — ответил купец. Остановился, достал кисет, угостил солдата табаком.
— Чужие ж дети, — сказал тот, высекая искру.
— И старший ещё, в
