Зверь в Ниене - Юрий Фёдорович Гаврюченков

Гаврюченков Юрий Фёдорович

Зверь в Ниене

Ужасы ночи больше ужасов дня,

ибо грехи ночи превосходят грехи дня.

Томас Нэш, 1594 год.

Не будь тьмы, человек не ощутил бы

своего порочного состояния.

Блез Паскаль, 1660 год.

На Ильин день 1644 года от Рождества Христова ночная гроза срубила крест на шпиле ниенской кирхи. Остался горелый огрызок в форме виселицы, словно скрюченный перст, укоряющий небеса за несправедливую кару. А утром крестьяне из Спасского нашли возле нарвской дороги тело пропавшей девицы Уты, дочери шорника Тилля Хооде.

Весь день у городских весов и на рынке только и разговоров было, что о горе и о проклятье. Ута ушла из дома накануне днём и больше её никто не видел. Паромщик клялся, что не перевозил девицу на левый берег Невы. То же говорили и лодочники. Никто не знал, как она перебралась через широкую реку. Будто сам Сатана подхватил и унёс бедняжку в лес, чтобы на перекрёстке надругаться над ней, а потом рассечь когтем шею до самого хребта.

Так всё и началось, глубоко войдя в судьбы бюргеров Ниена и других его обитателей, затронув гарнизон Ниеншанца, живущий в крепости и вокруг неё.

МАЛИСОН

Из Архангельска он уехал, когда вошёл в силу. Всем он рассказывал одно и то же:

«Отец твердил мне — ты пятый сын, куда тебе дома расти? Здесь без тебя тесно. Не допущу грызни, чтобы Мальсены друг у друга торг перебивали и фамилию позорили. Смотри на братьев. Андрей в Холмогорах торгует, Фадей в Вологде лавку завёл, и ты не пропадёшь. В Норвегии показал себя знатно, с людьми ладить умеешь, как никто из наших. Языки схватываешь на лету. Дуй к шведам в Ингрию, — настаивал отец. — На Неве торговля сей год открывается. В Ниене русских привечают, а ты, к тому же, и швед на четверть. Тебе сам Бог велел. Наследство я товаром и деньгами выдам тебе при отъезде».

Егор Васильев сын Мальсен пришёл с обозом из Новгорода в шведский край, названный Ингерманландией. В покинутой земле остались лежать кости его деда Эрика Малисона, который взял да и перебрался в Архангельск, принял подданство русского царя, православную веру, отстроил дом и дал начало их роду. Отец был единственным потомком, но у него сыновей вышло пятеро. Он их гнал, кроме старшего, Олега, которому должен был достаться дом и магазин, да второго, Мартына, прирождённого моряка, коему отходили семейные шнеки.

«Дед ваш лёгок был на подъём, вы тоже Малисоны, ищите, где лучше, — так говорил мне отец. — Кто успел, тот и съел».

Егор Мальсен съел кусок от щедрот короля Густава Адольфа. В новом городе, освобождённом Смутой и войной от русских, новые законы благоприятствовали торговле. С двадцатых годов король заселял обезлюдевший край ссыльными датчанами и охотно привечал беженцев из германских земель пересидеть опустошительную войну, но с расчетом, что они останутся здесь навсегда. Из Новой Финляндии приезжали селиться лесные финны-савакоты и своеобычные карелы-эвремейсы. Местные крестьяне, ижора-ингрекоты и водь-ваддиаляйсет, были с ними одной крови и одного бога, но разных языков и различных конфессий. Те из славянских земледельцев, кто не бежал на Русь до закрытия границы, из русских сделались шведскими, но остались православными. В их пестроте нашлось место и помору. Егор Васильев сын Мальсен прибыл с серебром, ворванью, лосиными шкурами и благими намерениями. В ратуше он записался Малисоном, как дед.

Он быстро стал разговаривать на наречии местных финнов и языке северных германцев — платтдойч, улучшил уже знакомый шведский, и сделался желанным посредником в сделках между русскими купцами и местными перекупщиками.

Он занял свободное место в новом городе и заполнил его собою.

В растущем Ниене было, где развернуться, и купец не собирался долго жить гостем, как русский купец. Через год сладился с пастором Генрихом Мартенсоном, возведённым в дворянское достоинство под именем Фаттабур, чьи службы посещал исправно, и тот поручился за него перед бургомистрами и кронофогтом.

Малисон принёс старинную клятву: «Я прошу Бога и всех святых помогать мне настолько, насколько я хочу быть и буду верен моему королю, и буду исполнять все городские обязанности, по мере своих сил, как сказано выше, и буду помогать своему земляку-бюргеру как внутри страны, так и за её пределами, и не буду притеснять или губить кого-либо, кроме совершившего преступление». Также он обязался оставаться бюргером по крайней мере в течение шести лет и построить каменный дом на земле, которую выделит магистрат. И хотя домов из камня здесь никто не строил, намерение следовало высказать по закону, как настоящему горожанину.

Слова его звучали искренне, потому что исходили от сердца, наполненного живой, жадной страстью к стяжательству и осознанием пользы от взаимной поддержки, пусть даже она не несёт выгоды в ближайшем будущем. Егор Васильев выложил на стол пять эре и поцеловал крест, протянутый пастором.

Так он стал полноправным бюргером Ниена с привилегиями купца и обязательствами перед общиной. Спустя неделю Генрих Мартенсон Фаттабур совершил над Малисоном обряд крещения, ибо таково было их тайное условие. Пастор обвенчал его с девицей Айной из Уусикирко, дочерью лесного смотрителя — ягдфогта, человека в краю не последнего, но прежде привёл и её к евангелической вере, ибо карелы из озёрного края приезжали в Ингерманландию православными. И хотя Айна была молода, крепка в вере предков и дичилась, согласие выразила по своей доброй воле, ибо Малисон нашёл к этому слова, как находил прежде для её родителей и для неё самой.

Фаттабур крестил их детей, коих с 1636 года из пяти народившихся осталось трое — девочка и два сына-погодка, представляющих возможный интерес в качестве помощников и наследников. Как владелец хозяйства и торгового предприятия Егор Васильев уже и сам поручался за других купцов, пожелавших войти в товарищество, и Ниен прирастал их дворами. Бог любил Малисона. В жилой избе на высоком подклете, стоящей по Выборгской улице, купец вставил свинцовые рамы со стеклом.

Егор Васильев любил точить лясы со знакомыми и с теми, кого впервые встретил. Ему действительно было интересно узнать, что происходит у них, и рассказать свои новости, а люди чувствовали это, и тем он располагал к торговле самых несговорчивых. Вывеска на его магазине «Бери у Малисона» была выполнена на пяти языках, дабы каждый купец мог убедиться,