Смерть по частям - Риту Мукерджи
Лидия снова испытала укол тревоги: дневник содержал намек на принуждение.
На следующей странице значилось:
Счастливец — любит — и любим,
К ней, под собой не чуя ног,
Летит, звонит в дверной звонок,
И вдруг, предчувствием томим,
Осознает — любимой нет,
Ушла. Любовник молодой
Мрачнеет, словно дом пустой;
Погас в душе волшебный свет [23].
— Должен сказать — одно из моих любимых мест. Прекрасная поэма об опустошительной потере. Теннисон написал ее в память о близком друге, поэте Артуре Хэлламе, после внезапной смерти молодого человека, — сказал Кёлер.
Слушая поэтические отрывки, Лидия окончательно утратила душевный покой. Анна не могла знать, что стоит за тем или иным стихотворением, но чувство незримо присутствующей потери казалось провидческим.
— Она слишком боялась, что кто-нибудь прочитает ее записи, и оттого не писала прямо. Но сама она сразу поняла бы смысл написанного.
— Она, а также искушенный читатель вроде вас? — предположил мистер Кёлер.
На последних страницах дневника очаровательных романтических образов уже не было. Анна еще проставляла даты, но стихотворные отрывки стали мрачными, еще более бессвязными, а смысл их оставался неясен.
Дитя — забава лишь на час,
Ее надолго ль хватит? —
написала Анна.
Щемящее напоминание об умершем, потерянном ребенке. Может быть, Анна имела в виду своего брата, понимая, что его ждет преждевременная смерть?
— Этого стихотворения я узнать не могу. И вот эти, последние строки, тоже остаются для меня загадкой, — признался мистер Кёлер, указывая на страницу толстым пальцем.
Уж сколько дней тому назад
Наш урожай был грубо снят.
Копытом стоптан, сапогом;
Поспел кровавым пирогом.
И — Богом проклят на чужбине —
Я больше не искал святыни [24].
Мистер Кёлер замолчал, напряженно вчитываясь в записи на страницах синей книжки.
— Она могла говорить не о себе, а описывать другого человека. Порочная связь, потерянный ребенок. Будьте осторожны, доктор, — попросил он.
Мистер Кёлер поднял записную книжку так, чтобы Лидии было видно единственное стихотворение на последней странице.
Секрет мой рассказать? О нет, уволь.
Когда-нибудь потом,
А не морозным, вьюжным этим днем.
Ты любопытен столь!
Желаешь знать ответ?
Секрет — лишь мой: не поделюсь им, нет! [25]
Во взгляде мистера Кёлера читалась тревога за нее. Лидия знала это стихотворение Россетти, похожее на детскую загадку, обманчиво наивное, — в нем таились колкость и ехидство. Анна о чем-то узнала, но набросила на свое открытие вуаль поэзии — так, чтобы лишь она сама могла расшифровать написанное. Неужели она затеяла какую-то опасную игру? И верила, что преимущество на ее стороне, пока не стало слишком поздно?
[23] Пер. А. Гастева.
[22] Пер. Г. Кружкова.
[25] Пер. Э. Соловковой.
[24] Пер. Т. Гутиной.
[21] Джон Рёскин (Раскин) (1819—1900) — английский писатель, философ, теоретик искусства.
14
Фолькер любил играть в шахматы. Вот и сейчас он примостился на табурете, и Дейвис разглядывал сосредоточенные морщины у него на лбу. Дейвис сделал ход ферзем: шах и мат. Давным-давно Фолькер сам научил его играть — он соглашался взять Дейвиса к себе только на таких условиях. Им случалось разыграть партию за дверями зала суда, ожидая, когда их вызовут давать показания, случалось играть в камерах полицейского участка, перед тем как допрашивать подозреваемых. К этому дню Дейвис уже превосходил Фолькера — у него оказались поразительные способности к атаке.
— Жестоко, мальчик мой, жестоко, — произнес Фолькер, убирая с доски короля.
Они сидели в буфетной и ждали доктора Уэстон, которая должна была прийти сразу после занятий в медицинском колледже. Фолькер попросил ее присутствовать при допросе мистера и миссис Кёртис.
Дейвис смолчал, но перспектива быть на побегушках у доктора Уэстон приводила его в негодование. Если уж Фолькеру так нужна ее помощь, то пусть она подстраивается под них, а не наоборот. Они расследуют убийство — а начальник выглядит едва ли не влюбленным. Неужто ее присутствие так уж необходимо, размышлял Дейвис. Все, что она им изложила, они знали и без нее.
Фолькер поднялся: к ним шла доктор Уэстон.
— Здравствуйте, доктор!
— Простите за опоздание, я только что с утренней лекции. Но мне хотелось как можно скорее показать вам вот это.
Сняв перчатки, доктор Уэстон раскрыла сумочку, достала синюю записную книжку и рассказала о своей утренней встрече с мистером Кёлером.
— Весьма недешевая вещица, Анна не смогла бы купить такую. Наверное, эта книжка была ей особенно дорога — здесь только отрывки из стихотворений. Взгляните на запись от третьего июня, — предложила она.
Дейвис и Фолькер послушно прочитали:
Сравню ли с летним днем твои черты?
Но ты милей, умеренней и краше.
Ломает буря майские цветы,
И так недолговечно лето наше! [26]
— Это из сонета Шекспира. Видите?
— Здесь про летний день. — Фолькер непонимающе взглянул на нее.
— Верно. — Доктор Уэстон ободряюще кивнула. — Возлюбленный прекраснее летнего дня, и красота его надолго переживет эфемерность природы. Здесь много таких отрывков, они говорят о романтической любви.
Фолькер взял книжечку в руки и, прищурившись, прочитал:
Как я люблю тебя? На сто ладов:
До глубины души, до высоты
Крылатых чувств, до облачной мечты [27].
— Сэр! — взмолился Дейвис, сообразивший, что они ступают на скользкую дорожку странностей Фолькера. Если хоть слово об этой чепухе дойдет до полицейского участка, их засмеют без всякой жалости. Смех сослуживцев уже звучал у Дейвиса в ушах.
— Так она выражала свои чувства, — пояснила доктор Уэстон. — Код, понятный только ей.
— Не вижу связи, — сказал Дейвис. Зачем она здесь? Расследовать убийство или читать лекцию двум нерадивым школьникам?
— Разве можно усомниться в смысле этих слов? “Люблю всей страстью горестей былых, люблю всем детским ожиданьем чуда...” — прочитала доктор Уэстон и перевела взгляд с одного полицейского на другого. — Ну же, джентльмены. Неужели вам не случалось писать любовных писем?
Повисло неловкое молчание. Наконец Фолькер откашлялся.
— Что ж, продолжайте изучать дневники, держите нас в курсе. А теперь отправимся на встречу с Кёртисами, — объявил он.
Никогда еще Лидии не случалось бывать в столь изысканно обставленной комнате. “Вот бы и мне жить в таком месте”, — с завистью подумала она, но прогнала непрошеное чувство. Свет лился в окна, согревая деревянные полы. Здесь предлагался досуг на любой вкус: изящное фортепиано в углу; мольберт и палитра с баночками блестящей акварели; камышовая корзинка, в которой виднелись пяльцы и мотки ниток. На стенах висели две акварели с последней парижской выставки, написанные в новейшем стиле. Лидия читала об импрессионистах — художниках, чьи работы так отличались от привычного степенного реализма. На одной картине всходящее солнце бросало широкие отсветы на водную гладь, другая изображала женщину, ждавшую чего-то на вершине холма. Лидии
