Цветок мертвецов - Ольга Михайлова
Мой бедный покойный приятель, министр Кисидзава, руководил тогда императорской труппой. Он кинулся ко мне, умоляя выручить. Почему нет? Быстро гримируюсь, играем дальше. К последней сцене у Ацуёси приступ проходит. Он доигрывает. Я снимаю грим и с сестрицей Цунэко ухожу в чайный павильон.
— Ну, и что тут страшного? — удивился Тодо.
— То, что наш микадо любит театр. Его величество изволил после спектакля похвалить игру Юки Ацуёси.
— И что?
— Да то, что похвалил микадо именно те сцены, во время которых Юки валялся за сценой. Мне об этом рассказал сам Кисидзава, при этом присутствовавший. Но беда в том, что там была и вся труппа. Это испортило мои отношения с Ацуёси, но, если бы не всё дальнейшее, этот печальный эпизод, думаю, забылся бы со временем.
— Ах, было и дальнейшее…
— Разумеется, — насмешливо утвердил его в высказанном предположении Наримаро. — Это цветочки. Потом Юки Ацуёси взбрело в голову поставить историю Иэмона Тамии. Вы помните, да? Молодой красавец, самурай Тамия потерял и службу, и господина, остался без средств, с женой и ребёнком на руках. Все пылкие чувства к супруге, госпоже О-Иве, погасли, и жена превратилась для него в обузу. А тут молодая богатая наследница дома Ито предлагает ему брак! Как устоять перед подобным искушением?
А пьеса эта, как все знают, имеет дурную репутацию: проклята она. То у актёров лица опухали перед спектаклем, то леса обрушивались, то ломался реквизит и срывались репетиции. Но Ацуёси был упрям. Я отказался играть — не из суеверия, вовсе нет, просто роли приличной для меня не было.
— И ему снова стало плохо?
— Нет, хуже. Он дерзнул представить подлеца Иэмона как несчастную жертву рока. В итоге плохо стало императрице Хисако. Она покинула спектакль, а микадо распорядился прекратить представление.
— Ну а вы-то тут причём?
— Я видел репетицию и весьма дурно отозвался о трактовке пьесы. При этом сделал это не как частное лицо, а как глава Палаты Цензуры.
Но и это всё тянуло бы на случайную размолвку, не больше. Кто не расходится в театральных мнениях? Но дальше… Дальше был настоящий кошмар.
— Представляю…
Тодо и вправду предвкушал нечто похуже, чем театральные распри.
— Да-да, — покивал лисьей мордочкой нахальный принц и весело заскандировал. — Вы только представьте, Тодо-сама. Зима. На столичных улицах иней. Даже собаки шныряют вокруг с озабоченным видом. Луна. Стою, любуюсь, совсем позабыв церемонные «ахи».
Вдруг шум у павильона. Не лисы ли, думаю, в травах пожухлых резвятся? Какое там! Это старшая фрейлина Симидзудани Ивако пришла пригласить меня к императрице Хисако. Иду. Там уже принцы Арисугава и Наохито, с ними и фрейлина Канако. Они только что вернулись с театрального представления. Смотрели «Сукэроку». И Канако спросила принца Арисугаву, не показалась ли ему, что оннагата, актёр, игравший героиню, всё же не походил на настоящую женщину? Талантливо перевоплотиться в женский образ — чтобы публика поверила! — дано ведь не каждому.
Принц ответил, что ему так не показалось, а Наохито уверенно высказался, что это было великолепно.
— Неужели же мы, женщины, так выглядим? — недовольно спросила Канако. — Мне он показался совсем неестественным и каким-то жеманным.
Арисугава, конечно же, напомнил ей трактат «Аямэгусу» Ёсидзавы Аямэ, прославленного оннагата. Тот считал это амплуа весьма непростым и полагал, что сложность роли женщины не в гриме, причёске или одежде: просто мужчине нужно полностью перевоплотиться в женщину. Тут значима каждая деталь: рука не должна слишком выглядывать из-под рукава кимоно, голову нельзя наклонять слишком резко, даже поворачиваться к публике нужно под определённым углом, умело имитируя высокий женский голос. Оннагата стремится не стать женщиной, говорил он, но воплотить женственность.
Тодо показалось, что он уже прозревает истину.
Принц же спокойно продолжал повествование.
— И тут вмешалась императрица. «Когда актёры кабуки смывают грим, перед зрителями остаются просто красивые мужчины. Принц Наримаро вполне мог бы сыграть девушку», — заметила она.
— Ну, что тут сказать? — принц презрительно махнул рукой. — В обществе много болтают о невозможности понять женщину, о неразгаданной тайне женственности и прочую чепуху. Эта идея явно женская: им нравится считать свою глупость глубокой и загадочной. Однако мысли эти, при всей их глубине, хороши только для компании умных мужчин. В женском обществе их лучше не развивать. И я возразил супруге микадо, что для мусумэгата, исполнителя ролей девочек, уже староват, но сыграть роль молодой фрейлины, пожалуй, смогу. Императрица ответила, что Аямэ играл девиц до семидесяти.
Принц Арисугава, накануне проигравший мне партию в го, пренебрежительно заметил, что едва ли у меня это получится, и они с императрицей сначала долго спорили, а потом заключили пари. Если у меня выйдет, принц обещал устроить пир в своём поместье на синтоистский праздник Ниинамэсай. Арисугава поставил условие, что мне нужно будет обмануть какого-нибудь молодого человека при дворе. Он хотел, чтобы это был его родственник, но императрица возразила, что юношу выберет сама, чтобы Арисугава не смог заранее предупредить его.
— И вы согласились? — уныло спросил Тодо.
Принц Наримаро только возвёл глаза к Небу.
— При дворе свои условности, Тодо-сама. Я не мог отказать супруге микадо. Невежливо. В итоге голоса разделились. За меня была императрица и принц Наохито, а против — Канако и Арисугава. Я попросил супругу микадо помочь мне, обеспечив нужным женским платьем. И она помогла, добавив уже в своих покоях, чтобы я был готов через неделю: как раз тогда ждали прибытия новых фрейлин. Я должен был, по её замыслу, появиться не на театральных подмостках, как ждал Арисугава, а среди новеньких фрейлин мёбу.
Сам я понимал, что должен быть не мужчиной, загримированным под женщину при помощи большого количества ухищрений и дорогостоящих подделок. Я должен был уничтожить мою мужественность и оставить то внутреннее, что не скрывается, не обманывает, а просто отсутствует. Идеальное воплощение женственности, не отягощённое реальностью. И я даже нашёл образчик. Запах лилии. Добродетель благовоний — покой и безмолвие, их изысканность в недосягаемости, их сущность — в эфемерной лёгкости. Они вьются в воздухе, обволакивают всё вокруг — и ни к чему не пристают, веют чистотой — и не превращаются ни во что. Вот чем я должен был стать!
— Говорите проще, Фудзивара-сама. По сути, вам
