Цветок мертвецов - Ольга Михайлова
Когда вернулся, монахи уже с яростным рвением возглашали молитву храмовому божеству. В святилище горело множество огней: не только постоянные светильники, но возожженные паломниками лампады озаряли блистающие лики просветлённых будд. Молодые вельможи льнули к женским кельям и посматривали в их сторону чаще, чем на Будду. Порой они подзывали храмовых служек, и болтали с ними о разных безделицах.
И ничего не предвещало беды. Священнослужители, держа в руках письменные обеты верующих, громко возглашали их перед молельным помостом. Гул голосов сотрясал храм. Невозможно было различить, что произносил каждый из них, но иногда все же прорывался выкрик: «Сто светильников в дар от такого-то…» Имени жертвователя ни разу расслышать не удавалось. И тут…
— И тут? — напрягся Тодо.
— И тут Удзиёси, не успев просохнуть, с мокрыми волосами начинает молиться. И ведь нет, чтобы сделать это, как все нормальные люди: за стенкой в полной тайне отбить земные поклоны, погрузиться в свои думы, молиться всю ночь, а в минуты отдыха тихо читать сутры. Нет, Минамото Удзиёси молится так, что глухой услышит, под самым молельным помостом и под носом у микадо.
Микадо тогда посмотрел на него и выразил надежду, что Удзиёси возносит благодарение богам за своё спасение и призывает благословение богов на голову главы Палаты Цензоров Фудзивары-но Наримаро, коего благие божества послали ему на помощь. Но, я, разумеется, понимал, что такого от Удзиёси ждать глупо, и перевёл разговор на дивную статую Смеющегося Будды, которую только что видел. Мы с микадо заговорили о китайской архитектуре, и тут Удзиёси стал наполнять маслом светильник. А под него служки как раз простелили ткань, чтобы масло не заливало пол. Удзиёси наступил на неё ногой, не заметив, что та прилипла к гэта. Когда он сделал шаг, ткань дёрнулась, и светильник опрокинулся. Грохот был такой, словно случилось землетрясение, светильник ударился о стену, в итоге огонь, отлетев от стены, попал Минамото на шапку и на одежду.
Император покачал головой и заметил, что у Минамото-сама отвратительный домашний предсказатель. Сегодня у него явно «день запрета», демоны почти въявь кружат над ним. Как можно в такой день покидать пределы дома? Между тем, шапка Удзиёси вспыхнула, накидка загорелась. Служки в храме размахивали веерами, били по огню, пытаясь загасить пламя, но только больше разжигали его. Я увидел в углу кельи одеяло, схватил его и, несколько портя доброе дело отборной руганью, опрокинул Удзиёси на пол и накрыл его с головой. Я погасил его, но, сами понимаете, благодарности снова не дождался.
Микадо обронил, что раз мне довелось избавить Минамото от воды и огня, остаётся ожидать нашествия стихий земли и воздуха на несчастного. Придворные изощрялись в остроумии, а я попросил разрешения микадо удалиться. Я немного промок и поработал пожарным, мне нужен отдых, сказал я. Меня отпустили.
— Неужели и это не конец истории?
— Нет, ведь император — воплощение божества, и как я заметил, его слова, сказанные подчас даже в шутку, сбываются. Удзиёси, испытав искушение водой и огнём, ночью, не взяв с собой светильник, направился в храмовый нужник, ну и, натурально, провалился туда ногой. Его крики разбудили моих людей, те — меня, и мне пришлось вытаскивать дурака из ямы. И снова я не дождался ни слова благодарности.
— А вы их в самом деле ждали? — усмехнулся Тодо.
— Нет, конечно, — рассмеялся наглец. — Но я обессмертил этот день в стихах.
В горном потоке яйца прополоскав,
Саламандрой пылая в Мампуку-дзи,
Ночами в нужнике
Дерьмо перемешивая —
Ты, Удзиёси, везде при делах…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ЖЕРТВА ПАРИ ПРИНЦА АРИСУГАВЫ
ЧАС КАБАНА. Время с девяти до одиннадцати вечера
Принц нарисовал портрет человека, которого явно не ставил ни во что. Однако тем самым Наримаро выводил его из-под подозрения. Минамото Удзиёси выглядел в его рассказе глупым шутом и нелепым простаком, а преступление перед ними было запутанным, умным и сложным.
Отсмеявшись, Тодо вернулся к расследованию.
— Хорошо, теперь Юки Ацуёси. Вы говорили, он секретарь церемониального департамента и нанимал для вас убийц? У вас просто дар какой-то наживать себе врагов, Фудзивара-сама, — не мог с известной долей сарказма не отметить Тодо. — Но письма Юки Ацуёси к Харуко последних месяцев, как я посмотрю, очень холодны. Почему же Юки ненавидел вас?
— О, тут всё мрачней и печальней, — с горечью посетовал принц, однако на губах его снова заиграла улыбка нашкодившего, но весьма довольного собой кота. — Как-то решили при дворе поставить пьесу «Наруками». В ней, как вы знаете, конечно, святой монах Наруками, затаивший обиду против императорской семьи, с помощью магии заточил Бога дождя в свой водоём. В результате на земле началась засуха. Тогда к Наруками была подослана первая красавица императорского двора Кумо-но Таэма, которая совратила его с пути истинного и выпустила Бога дождя на волю. Такова вкратце фабула.
— Я знаю, — улыбнулся Тодо.
Эту пьесу действительно знали все — от мальчишек до умудрённых жизнью старцев. Она годами шла на сотнях сцен в исполнении десятков актёрских трупп. Действие происходило в глубине гор у водоёма в жилище святого. Кумо-но Таэма приходила к святому, прося взять её в ученицы. Заслушавшись рассказом Таэмы о её любовных приключениях, святой падал с возвышения, на котором восседал и начинал пить с Таэмой сакэ. Потом опьяневший святой засыпал. Воспользовавшись этим, Таэма перерезала окружавшие водоём священные верёвки, выпускала Бога дождя на свободу и убегала. Послушники с криками: «О святой, идёт дождь!» — будили его. Проснувшись, святой обнаруживал обман. Тут мгновенно менялся его грим, и белоснежное одеяние превращалось в платье с узором из языков пламени. Святой бросал священный свиток в лицо пытавшемуся его остановить послушнику и устремлялся в погоню за Таэмой.
Сам Тодо особенно любил ту прелестную сценку, во время которой Таэма рассказывает о своих блудных похождениях послушникам святого — Хакумбо и Кокумбо, сопровождая его самой непринуждённой жестикуляцией. Хохот публики неизменно сопровождал эту сцену даже в самом захудалом театре.
Но как старинный спектакль мог поссорить принца Наримаро с Ацуёси?
— О, это комедия, — притворно вздохнул кривляка-царедворец. — Как Абэ Кадзураги считает себя великим воином, так Юки Ацуёси в недобрый час вообразил себя великим актёром. Между тем, при
