Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов
Околоточный, нагнав жути на Маврина, сумел его разговорить, и тот, опасаясь бессрочной каторги, в обмен на облегчение участи, без сожаления сдал своих подельников и назвал адрес малины[6], где бандиты по обыкновению отмечали удачно проведенное дело. На тот же притон, располагавшийся в десяти шагах от трактира Сметанкина на Самокатской площади, навел Германца и один из осведомителей.
Совместное решение околоточного надзирателя Антонова и сыскаря Германца было однозначным:
– Надо брать, покуда они тепленькие. А вот как протрезвеют, там уже будет посложнее.
В подмогу привлекли дюжину нижних полицейских чинов. Обложили хазу[7] на Самокатской и рано поутру, когда сон особенно крепок, ворвались в притон и повязали всех до единого. В том числе и Гришу Померанцева.
Все это вкратце рассказал сам Михаил Германец, когда нанес мне визит в гостиницу.
– Теперь Гришка Померанцев в полицейском управлении, теперь он ваш, можете его допросить.
– С превеликим удовольствием, – отозвался я и, надев сюртук, вышел следом за Михаилом.
* * *
Бывший лакей Борковских оказался человеком среднего роста с маловыразительной внешностью и примерно одного со мною возраста. Небольшие усики, которые он начал отращивать после изгнания из дома Борковских, делали его похожим на человека с рекламной картинки. А точнее, на того самого молодого человека в канапе с широкой лентой и при бабочке, который держит под руку даму в соломенной шляпке на рекламном плакате парфюмерного товарищества «Брокаръ и К°».
Бегающие глазки Гриши Померанцева изначально лишали к нему всяческого доверия и вызывали вполне объяснимое отторжение, хотя такому чувству поддаваться не следовало: мне, как судебному следователю, полагалось оставаться беспристрастным.
Я представился Померанцеву и предложил присесть. Он сел на краешек стула, желая казаться скромным и непритязательным.
Допрос я начал по всей форме:
– Ваше имя, возраст, происхождение, род занятий…
На вопросы Померанцев старался отвечать обстоятельно, заглядывая мне в глаза, чтобы понять, какое впечатление производят на меня его ответы. Словом, человек, сидящий передо мной, был весьма скользкий и неприятный. И я это чувствовал буквально кожей, как бы ни старался держать себя нейтрально.
– Как вы оказались в банде?
– После того как меня рассчитали и выгнали с позором за то, чего я не делал, я какое-то время промышлял поденной работой, а потом встретился со своим давним знакомцем Аверьяном Мавриным. Он предложил мне стать членом их шайки, и я согласился. А что мне оставалось делать: к тому времени я уже изрядно оголодал. – Померанцев снова бросил короткий взгляд на меня, ища понимания и сочувствия. Не отыскав ни того, ни другого, продолжил: – Через день меня взяли на дело: они грабили винную лавку, а я стоял на стреме. Потом мы подломили магазин на Пожарской улице и склад мануфактуры на Московской. А вот когда грабили лавку на Макарьевской улице, невесть откуда появился сторож, и Сисявому пришлось его порешить. Иначе сторож мог поднять шум, и нас бы всех повязали.
Бывший лакей Борковских замолчал и натужно вздохнул.
– Вас и так всех повязали, – заметил я, не найдя нужным скрывать сарказм. – Сисявый – это кто?
– Наш вожак, – ответил Померанцев, опять коротко глянув на меня.
– Ты сказал, что тебя рассчитали и выгнали за то, чего ты не делал. – Я в упор посмотрел на отставного лакея: – А чего именно ты «не делал»?
– Да ничего не делал, – едва не вскричал Григорий Померанцев. – Ни в чем я не виноват!
– Значит, ты не брал подметных писем у поручика Скарабеева? – продолжал я в упор смотреть на бывшего лакея.
– Не брал, – ответствовал он.
– Не доставлял их в дом генерала Борковского и не раскидывал по дому? – допытывался я.
– С какой стати мне это делать! – последовал ответ.
– Не наушничал Скарабееву, что творится в доме генерала?
– Нет же!
– И лестницу в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июля на мансарде не крепил? – На этот раз мне удалось заглянуть в глаза Померанцева.
– Какую такую лестницу? – недоуменно спросил отставной лакей, выдержав мой взгляд.
– Веревочную, – уточнил я, на что получил очередной ответ:
– Нет. Меня тогда и в доме-то не было…
Повисла пауза, которую я нарушил очередным вопросом:
– А где ты был?
– Мне бы не хотелось, дабы…
– Говори! – прикрикнул я на бывшего лакея и нынешнего громщика, вздумавшего играть передо мной в благородство, какого у него отродясь не бывало.
– Той ночью я был у одной женщины, – не очень уверенно произнес отставной лакей.
– Как зовут эту женщину? Ее адрес? – заторопил я Гришу Померанцева. Не следовало давать преступнику времени на обдумывание вопросов, важно сбить ход его мыслей и поймать на противоречиях.
– Ее зовут Агафья, – промямлил Померанцев.
– Фамилия? – мало не зарычал я.
– Скорнякова, – буркнул бывший лакей.
– А теперь быстро назови ее адрес! – произнес я и зло ощерился, выказав тем самым, что намерений шутить у меня нет.
– Дом Беляева. Это на углу Алексеевской улицы и Грузинского переулка, – последовал ответ.
– Алексе-е-евская, – протянул я. – Это знаменитая в городе улица домов свиданий? – добавил я, выказывая определенные знания в области злачных мест Нижнего Новгорода, полученные мною во время посещения полицеймейстера Таубе.
– Агафья не блудница, – глухо промолвил Гриша Померанцев. – Просто несчастная баба.
Снова повисла пауза, во время которой я записал имя и адрес этой «несчастной бабы» Агафьи Скорняковой. «Придется к ней наведаться, посмотрим, насколько правдив был Померанцев».
Черкнув несколько строк в памятной книжке, я завершил паузу очередным вопросом:
– А куда ты подевал письмо, которое Юлия Александровна написала своей товарке по гимназии и велела тебе отнести на почту? Это было где-то в середине июля, может, чуть раньше.
– Как куда? Отнес на почту, – натурально удивился отставной лакей.
– А разве ты не передал это письмо поручику Скарабееву, получив за это пять рублей? – как бы между прочим спросил я.
В какой-то момент мне показалось, что Померанцев готов был взорваться ором: «Какие пять рублей?!», «Какое еще такое письмо?!», «Что вы тут мне городите?» Однако бывший лакей Борковских сумел сдержать себя (ведь он хотел произвести на меня хорошее впечатление), выдержал долгую паузу и ответил негромко:
– Нет. – Немного помолчав, добавил, поедая меня взглядом: – А сказать вам, когда пришло первое подметное письмо?
– Ну, скажи, – нарочито неохотно ответил я.
– Двадцать седьмого мая! – выпалил Григорий Померанцев.
– Ты ничего не путаешь? – насквозь пробуравил я отставного лакея взглядом, припомнив, что поручик Скарабеев явился на службу в Нижегородский кадетский корпус лишь в начале июля.
– Не путаю, с памятью у меня все в порядке, – усмехнулся Гриша Померанцев. – Таких писем было два. Одно нашла Евпраксия, а другое – сама генеральша.
– Кому были адресованы письма? – поинтересовался я.
– А я почем знаю? – недоуменно пожал плечами бывший лакей. – Это господское дело. А потом генерал строго-настрого наказал нам, чтобы мы об этих письмах помалкивали.
– Ну-ну, – буркнул я, едва справляясь с нахлынувшими мыслями.
Я задал отставному лакею еще несколько вопросов. Померанцев ответил. Он очень старался быть искренним, что вовсе не означало, что он не врет.
12. Алиби бывшего лакея Григория Померанцева
Искать стекольщика, вставившего целое стекло вместо поврежденного в спальне юной графини Борковской, оказалось делом несложным. Тут мне просто повезло.
Первым делом я направился в ближайшую от особняка Борковских столярную мастерскую. Располагалась она на Благовещенской улице, что была продолжением улицы Набережная Оки. В мастерской мне сказали, что они, помимо всего прочего, изготавливают оконные рамы, а стекла режет и вставляет мастер стекольных дел Афоня Игумнов, недели две пребывающий в очередном тяжком запое.
– Да вы обождите денька два-три, он и объявится, – сказал мне хозяин мастерской, рыжий мужик с огромным количеством веснушек на добродушном лице, очевидно, хорошо зная привычки своего работника.
– Тут такое дело, он мне необходим сейчас, может, все-таки подскажете его адресок.
– Ну, ежели так… Он живет в доме Языкова на Малой Покровской.
Поблагодарив,
