Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов
Когда я постучал в дверь, открыл мне ее малец годов пяти в длинной синей рубахе.
– Взрослые дома есть? – спросил я его.
Малец глянул на меня и, обернувшись, закричал в глубь квартиры:
– Мама-а-а!
На зов сначала показалась девочка годов четырех в такой же рубахе до пят, служившей ей платьем, за ней следом вышла женщина с годовалым ребенком на руках.
– Здравствуйте, – сказал я. – Меня зовут Иван Федорович Воловцов. Я судебный следователь по особо важным делам…
Четыре пары глаз внимательно уставились на меня.
Малец, открывший мне дверь, и его сестренка смотрели с опаской и откровенным любопытством. Годовалый ребенок глядел на меня неотрывно и явно думал о чем-то своем, житейском. Взгляд матери мальцов был усталый и затравленный. Так на посетителей в зоологическом саду смотрят дикие звери, чья жизнь протекает в неволе, ограниченной размерами клетки. Как ни крутись, как ни мечись из угла в угол, а познать раздолье не позволят крепкие железные прутья. И судьба твоя – куковать в заточении до конца дней.
У этой женщины, что смотрела на меня, тоже была своя клетка: крохотная квартирка, на оплату которой нужно было еще заработать; на руках дети, которых надо кормить и одевать; а еще был муж, нуждавшийся в опеке не меньше, чем малое дитя. «Просто несчастная баба», – вспомнил я слова Гриши Померанцева и понял, насколько он был прав. Мне стало неловко от своего благополучия и силы.
– Вы разрешите пройти? – как можно деликатнее спросил я.
– Проходите, – посторонилась женщина, пропуская меня в квартиру.
Комната, куда я вошел, несмотря на небольшие размеры, показалась мне почти пустой. Собственно, она бы таковой и являлась, если бы не стол с парой стульев посередине, застеленная кровать в углу, старый комод, помнящий, наверное, еще времена незабвенного Государя Императора Николая Павловича, и затертый половичок под ногами.
Я присел на стул возле стола, женщина села напротив меня, усадив годовалого ребенка на колени. Дитя не хныкало, не капризничало и все так же смотрело на меня выразительно, думая о чем-то своем. Малец с сестренкой встали возле матери и тоже поглядывали на меня, о чем-то между собою перешептываясь.
– Я пришел задать вам всего один вопрос, – произнес я, глядя на усталую женщину. – Вы разрешите?
Агафья Скорнякова кивнула. Дескать, задавайте.
– Прошу вас припомнить день двадцать восьмое июля и рассказать мне, что вы делали в этот день вечером.
Какое-то время Агафья сидела задумавшись. Верно, вспоминала события, потом как-то вдруг встрепенулась и с готовностью уточнила:
– Это в тот день, когда на генеральскую дочку напали?
– В тот самый, – подтвердил я, подумав, что в провинциальном городе, пусть даже таком, как Нижний Новгород, от толков и пересудов совершенно не спастись. Особенно известным лицам. – Вернее, в ту ночь…
– Ну, я в тот день утром стирала белье и развешивала во дворе сушить. А вечером снимала…
– Во сколько именно снимали? – спросил я.
– Еще светло было, – подумав, ответила Агафья Скорнякова.
– Что делали дальше?
– Что делала дальше… – задумчиво повторила за мной Агафья. – Дальше я покормила детей, уложила спать сначала маленького, потом остальных. А затем уже легла и сама…
– Во сколько это было часов? Скажите хотя бы примерно, – добавил я, понимая, что в этом доме за часами не следят. Да и нет их, часов-то…
– Да уж, верно, в двенадцатом часу, – последовал ответ.
– Когда вы ложились, дети уже спали? – поинтересовался я.
– Да, спали, – ответила Агафья Скорнякова.
– А к вам в тот вечер никто в гости не заглядывал? – вкрадчиво произнес я и хотел было пристально посмотреть прямо в глаза женщине, однако с ее взглядом встретиться у меня не получилось.
– Никто не приходил. – И быстро добавила: – Да и кому приходить-то? Некому…
Лукавит? Голосок-то вон как поменялся. С чего бы это? И тут меня выручил малец: он внимательно посмотрел на мать и, подражая взрослым, произнес:
– Да как же некому приходить-то, мам? А дядя Гриша?
– Да чего ты такое говоришь? Не было никого, – продолжала смотреть в сторону Агафья Скорнякова.
– Как же не было, когда был! – упорствовал малец. – Запамятовала ты, верно. Был в тот день дядя Гриша. Он кулек пряников принес. Вы еще с ним на кухне долго сидели. Я не спал и все видел.
– Значит, был все-таки гость? – спросил я негромко.
Агафья опустила голову:
– Да.
– Во сколько он пришел? – задал я новый вопрос.
– Где-то в одиннадцатом часу вечера, – ответила Агафья Скорнякова.
– Он у вас до утра был? – быстро спросил я.
– Да, – еще ниже опустила голову женщина. – Чай мы с ним пили… А тут и пряники были кстати.
– Оно и понятно… И никуда он не уходил?
В ответ Агафья отрицательно покачала головой.
Значит, у лакея Померанцева в деле о ночном нападении на юную графиню Юлию Александровну имеется твердое алиби. Его в ту ночь просто не было в доме Борковских. Лестницу веревочную он на своей мансарде не крепил и лазить в окошко второго этажа поручику Скарабееву не помогал. Может, и подметные письма не он по дому раскидывал? И вообще, имеет ли он к этим письмам какое-то отношение?
Малец, что открывал мне входную дверь, смотрел на меня теперь совсем без опаски, даже как-то по-товарищески. А вот во взгляде его сестренки еще присутствовала некоторая настороженность. Зато годовалый ребятенок по-прежнему не сводил с меня любопытных глаз. Интересный, однако, мальчишка! Чего такого забавного он мог про меня думать?
– Да, вот еще, – произнес я неожиданно для самого себя и полез во внутренний карман. Достав портмоне, я вынул из кармашка синенькую[8]. Затем, чуть помедлив, достал еще одну: – Это Григорий Померанцев просил вам передать.
Положив деньги на стол, я поднялся:
– Мне пора…
– А где сам Гриша? – Голос Агафьи заметно потеплел.
– Он уехал, – соврал я.
– Надолго?
– Думаю, что да… Не ждите его!
Выйдя из комнаты, я оглянулся как раз в тот момент, когда малец с сестренкой завороженно смотрели, как их мать прячет деньги в поясной кармашек юбки. И лишь один годовалый ребенок проводил меня своим задумчивым взглядом.
13. Обстановка в спальне
– Зачастили вы что-то к нам, – с натянутой улыбкой встретил меня молодой человек с внешностью трактирного полового, заходивший несколько дней назад, чтобы проводить меня в особняк генерала Борковского для допроса его дочери.
– А, это вы, господин мажордом. Куда прикажете пройти?
– В гостиную, – жестом руки указал он мне. – Позвольте ваши пальто и шляпу.
Я разделся и бросил на руки мажордома свою габардиновую бекешу с каракулевым воротником и зимнюю касторовую шляпу. После чего прошел в гостиную и уселся в мягкое кресло возле окна.
– Его сиятельство граф Александр Юльевич отсутствует. Я сейчас доложу о вашем визите ее сиятельству графине Амалии Романовне, – промолвил он с легким поклоном и направился к выходу из гостиной.
– Да мне, собственно, нужна только горничная Евпраксия Архипова, – произнес я уже в спину удаляющегося мажордома.
Приостановившись, он обернулся ко мне:
– Прошу прощения, но я обязан доложить о вашем визите ее сиятельству. Так уж у нас заведено…
Графиня Амалия Романовна моему визиту была удивлена и плохо скрывала свое недовольство, хотя и сильно старалась.
– К сожалению, ничего нового я вам сообщить не смогу, – с ходу заявила она, шурша шелковым платьем и усаживаясь в кресла напротив меня.
– Не извольте беспокоиться, – заверил я ее. – К вам у меня вопросов не имеется, я к горничной Евпраксии Архиповой.
– Да? – удивленно спросила Амалия Романовна и повернулась к стоящему в дверях старшему лакею: – Степан, позови сюда Евпраксию…
Через минуту передо мной, как и в прошлый раз, предстала девушка-крестьянка, будто сошедшая с одноименного полотна художника-передвижника Ярошенко.
– Вы позволите нам поговорить наедине? – попросил я графиню.
Амалия Романовна встала и молча вышла из гостиной. В шуршании ее шелкового платья чувствовалось неизбывное раздражение.
– Здравствуйте, – поздоровался я с горничной.
– Здравствуйте, барин, – ответила Евпраксия Архипова и опустила глаза.
– Я не барин, если ты помнишь, – поправил я, соображая, как лучше начать допрос. – Я судебный следователь. Которому нельзя врать, а нужно говорить все, как священнику или лекарю. Понимаешь меня?
– Ага, – ответила Евпраксия.
– Не стой, присядь, – предложил я. – И не бойся
