Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов
Дом Языкова представлял собой каменный двухэтажный доходный дом, занимаемый четырьмя квартирами; нижние две имели отдельные входы.
В одной из них на первом этаже, вросшем в землю едва ли не на полсажени, проживала семья Игумновых: сам стекольных дел мастер, его супруга Феоктиста Ивановна, четверо их детей и старая бабка, то ли мать Феоктисты Ивановны, то ли ее тетка. Собственно, уточнять, что это за бабка, мне было без надобности, поскольку пришел я сугубо к Афанасию Яковлевичу, который почивал, приоткрыв рот, на старом диване с валиком в изголовье.
– Афоня! К тебе по делу пришли, поднимайся! – толкнула супруга локтем Феоктиста Ивановна. Но спящий мастеровой на тычок никак не среагировал. – Афоня! Проснись, кому говорю! – ткнула она мужа уже кулаком в бок. Однако и на этот раз Афанасий Яковлевич не изволил проснуться, лишь коротко и протестующе всхрапнул.
Тут к дивану по-деловому подошла та самая бабка, которая Феоктисте Ивановне то ли мать, то ли тетка. Пожелтелые пергаментные старческие щеки ее были раздуты. Подступив вплотную к спящему, она вдруг неожиданно прыснула ему в лицо водою, как это делают при глажке белья, и, пристально глянув на хрюкнувшего стекольщика, удовлетворенно произнесла:
– Пробуждается, кажись.
Афанасий Яковлевич открыл глаза, сел и уставился на бабку. В его мутных глазах загорелась слабая искорка мысли.
– Ты чо, старая, белены объелась? – взъярился Игумнов.
Старуха ничего не ответила, но было видно, что, причинив Афоне пакость, осталась весьма довольна собой. Развернувшись, бабка вышла из комнаты, не сдерживая язвительной ухмылки. Судя по всему, старушка все же приходилась Игумнову тещей…
Представившись, я вежливо спросил Афоню:
– Как ваше здоровье, милейший?
– Оно, конечно…
– Вы можете говорить?
– Приходится, – последовал ответ.
– Вы всех стекольщиков в городе знаете?
– А то, – снова услышал я.
– Скажите, вы знаете, кто вставлял стекло взамен разбитого в доме генерала Борковского? – задал я вопрос, собственно, и приведший меня в квартиру запойного стекольщика.
– Знаю, – уверенно произнес Афоня и даже попытался встать с дивана, что вначале ему удалось, но через мгновение его качнуло, и он опять сел.
– И кто это? – спросил я.
– Я, – ответил Афоня и поднял на меня мутный взор, в котором можно было различить признаки сознания.
– Прекрасно. Значит, вы, – констатировал я, крепко сомневаясь, следует ли дальше задавать вопросы.
– Ага, – произнес Игумнов и вдруг заорал: – Фе-еня-а-а!
Мгновенно возле дивана выросла супруга Афони.
– Мне это… налей, – потребовал у жены Игумнов. – Подлечиться бы.
– И так две недели пьешь. Сколь можно-то? – попробовала урезонить мужа Феоктиста Ивановна. Но из ее наставлений ничего не вышло.
– Налей! – грозно потребовал муж. – Смерти моей хочешь?
Феоктиста Ивановна скрылась в кухне и через минуту вернулась со стаканом в руке, на две трети заполненным мутной жидкостью, не иначе самогоном собственного производства.
– На, подавись! Утроба твоя ненасытная, – промолвила она в сердцах.
– Не дождешься, – принял он стакан из рук жены. – Ща я полечусь малость, – посмотрел на меня Афоня Игумнов и одним махом выпил самогонку. Громко и со вкусом крякнув, он какое-то время сидел недвижимо, уставившись в одну точку и прислушиваясь к процессам, происходящим внутри организма, потом поднял на меня прояснившиеся глаза и подтвердил: – Да, я вставлял разбитое стекло в комнате дочери генерала Борковского.
Метаморфозой, случившейся с Игумновым, надлежало как можно скорее воспользоваться, и я поспешил задать другие вопросы:
– Вы помните, как было повреждено окно?
– А то, – ответил Игумнов. – Я всегда все помню. Даже если бываю выпивши.
– Замечательно, – констатировал я. – Тогда скажите: насколько сильно оно было повреждено и как?
Афоня Игумнов почесал шею и промолвил:
– В стекле была дырка… Такая бывает, когда воры выдавливают окно, воспользовавшись, к примеру, клейкой бумагой.
– В данном случае злоумышленник тоже воспользовался клейкой бумагой? – поинтересовался я.
– Не могу знать, – по-военному ответил стекольных дел мастер. – Осколков-то не было.
– Как это: не было осколков? – искренне удивился я. – Совсем?
– Ага, – кивнул Афоня Игумнов. – Они все выпали наружу.
«Так не бывает», – хотел я было ответить Афоне, да осекся. А почему, собственно, не бывает? Очень даже бывает, ежели… разбить стекло изнутри…
Судя по угрюмому выражению мастерового, он собирался хряпнуть еще самогонки, да вот по свойственной ему врожденной деликатности не решался этого сделать в присутствии должностного лица.
– Вы полагаете, что стекло было разбито изнутри?
– Похоже на это, – ответил Афоня, чуть подумав.
– А судебному следователю вы не говорили об этом, поскольку он вас не допрашивал, – произнес я скорее для себя, нежели для стекольных дел мастера.
Афоня посмотрел на меня и поддакнул:
– Не говорил… Как-то без надобности было.
Сделав для себя пометочку в памятной книжке, я поблагодарил стекольщика Игумнова и, предоставив ему возможность хряпнуть еще самогонки, прямиком отправился к судебному следователю Горемыкину.
Николай Хрисанфович находился в своем небольшом кабинете и сосредоточенно оформлял какие-то бумаги. Поднял голову на скрип отворяемой двери и вопросительно посмотрел на меня.
– Я нашел стекольщика, который вставлял стекло в комнате Юлии Борковской, – без всяческих прелюдий выпалил я.
– Рад за вас, – не без иронии произнес Николай Хрисанфович и сгреб лежащие на столе бумаги в стопку.
– Благодарю, – отреагировал я на иронию Горемыкина. – Зовут стекольных дел мастера Афанасием Игумновым. Он проживает в доме Языкова на Малой Покровской… – Здесь я сделал небольшую паузу, чтобы усилить эффект следующей фразы, после чего продолжил: – Игумнов утверждает, что в самой комнате Юлии не имелось никаких осколков битого стекла. Они все были снаружи, на улице. А так бывает лишь в одном случае: если стекло разбито изнутри. Так думает и сам стекольщик, – добавил я в конце и испытующе взглянул на судебного следователя.
– Ваш стекольщик вполне может ошибаться, – возразил мне Николай Хрисанфович. – Кроме того, к его приходу осколки стекла могли убрать из комнаты, что, скорее всего, и было сделано. Вы так не думаете? – Орденоносный старикан поднял на меня слегка насмешливый взор.
– Вполне возможно, – ответил я. – И все же я прошу вас допросить его под протокол и приобщить показания к делу.
– Ну, коли следователь по особо важным делам настаивает, что свидетеля надо допросить, то ничего не остается, как допросить этого самого свидетеля. – Николай Хрисанфович привстал со стула и слегка поклонился: – Будет исполнено, господин Воловцов.
– Благодарю вас, – поклонился я в ответ и вышел из кабинета судебного следователя, мягко прикрыв за собой дверь.
Кажется, придется еще раз допросить горничную юной графини Борковской Евпраксию Архипову. Назрела у меня к ней еще парочка вопросов…
* * *
Доверия к Грише Померанцеву у меня было крайне мало, его показания надлежало проверять с особой тщательностью, тем более что бывший лакей сумел очень быстро переквалифицироваться в грабителя и соучастника убийства ночного сторожа. И первое, что следовало сделать: проверить его алиби в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июля. С его слов, в это время он посещал «несчастную бабу» Агафью Скорнякову. Ее следовало допросить. И я незамедлительно отправился по адресу.
Признаться, я не очень рассчитывал, что такая женщина вообще существует, и уж тем более не очень верилось, что она проживает по указанному Григорием Померанцевым адресу. Однако я ошибся: в доме Беляева на углу Алексеевской улицы и Грузинского переулка действительно обитала Агафья Скорнякова, вдова с тремя малыми детьми на руках…
Дом, в котором она проживала, оказался двухэтажным купеческим особняком: первый этаж – каменный, второй – деревянный. Когда-то, может с полвека назад или чуть ранее, на первом этаже дома располагалась лавка или небольшой магазинчик. А потом то ли держатель лавки разорился, то ли наследники купца Беляева решили свернуть торговлю и дом переустроили. Понаделали на обоих этажах новые стены и перегородки, устроив небольшие квартирки, и стали простыми домовладельцами, сдающими жилую площадь постояльцам. Доход, конечно, по сравнению с торговлей небольшой, однако забот куда меньше, да и делать практически ничего не надо, кроме как вести книгу постояльцев да вовремя собирать с них квартирную плату. Ну и еще разве что своего околоточного на Пасху и Рождество умаслить каким подарком или денежкой, чтобы санитарный досмотр проводился вполглаза, и пристав о том ничего не ведал.
Квартирка у Агафьи Скорняковой
