Перст указующий - Пирс Йен
– И откуда вам это известно?
Насколько мог связно, я изложил мое дело и сказал, что это я положил яд в бутылку.
– Ее видели в колледже, – возразил он.
– Ее там не было.
– Откуда вам это известно?
На это я не нашелся что ответить, так как дал слово не выдавать пророчествований Сары.
– Она была у меня.
– Где?
– В моей комнате.
– Когда она ушла?
– Она не уходила. Она оставалась со мной всю ночь.
– И ваше семейство это подтвердит?
– Они ее не видели.
– Надо думать, ваши мать и сестра находились в доме? Вы же знаете, я могу расспросить их.
– Я уверен, что они были дома.
– И они не видели, как она вошла, не видели, как она поднималась к вам в комнату, не видели, как она уходит?
– Нет.
– И всю ночь ничего не слышали?
– Нет.
– Понятно. И вы принесли порошок в комнаты доктора Грова для этой цели?
– Нет. Порошок уже был там, и он просил меня добавить его в бутылку, чтобы умерить боли в желудке.
– Но за полчаса до того ему сказали, что это бесполезно, и он заявил, что никогда больше порошком не воспользуется.
– Он не говорил всерьез.
– Все, кто его слышал, ему поверили, а также утверждают, что он был благодарен итальянцу за совет.
– Он не был ему благодарен.
– Это подтверждают свидетели, которые там присутствовали.
– Ничего не могу поделать.
– Вы можете объяснить, как золотое кольцо с печаткой доктора Грова оказалась у обвиняемой? Вы украли его и подбросили ей?
– Нет.
– Так как же оно к ней попало?
– Об этом мне ничего не известно.
Откинувшись на спинку кресла, сэр Джон окинул меня мрачным взглядом.
– Не знаю, чего вы добиваетесь, сударь. Мне совершенно ясно, что вы лжете, чтобы защитить эту дрянь, а попытка сбить правосудие с истинного его пути – проступок серьезный. Прошу вас, подумайте хорошенько и перестаньте вести себя столь безрассудно.
– Но это правда. Чистая правда.
– Нет, неправда. И не может быть правдой. Вы не можете объяснить улики, доказывающие ее вину, а факты, какие вы перечисляете, чтобы засвидетельствовать ее невиновность, нисколько не убедительны.
– Вы мне не поможете?
– Чего вы хотите? Разбирательство закончено, и дело закрыто. Если вы желаете продолжать этот вздор, я не могу помешать вам встать в суде и там произнести свою речь. Но даже если вы сделаете это, должен сказать, это ничего не изменит, и суд вполне может и вас тоже подвергнуть наказанию.
Тогда я пошел к доктору Уоллису в надежде уговорить его употребить свое тайное влияние и спасти девушку – откуда мне было знать, что он уже предопределил ее смерть. И я рассказал мою историю во второй раз, и во второй раз мне не поверили.
– Я вам ничем не обязан, мистер Вуд, – сказал он, – и все равно ничего не мог бы для вас сделать. Судьба девушки в руках судьи и присяжных. Я знаю, что вы слышали слухи, будто я состою на правительственной службе, но они прискорбно преувеличены. Я в той же мере бессилен остановить суд над ней, как и возбудить его.
– Но вы хотя бы мне верите?
Мы сидели в его комнатах, и странная это вышла беседа: в поведении доктора сквозила усталость, какой я не замечал в нем раньше. Разумеется, я не знал, насколько это дело бередило его совесть, и сколь ясно он сознавал, какое зло совершает. Он уверил себя, будто поступает благородно, а когда человек идет на сделку с совестью, поистине опрометчив тот, кто пытается убедить его в обратном.
– Не верю. Я считаю, что эта сказка проистекает из вашего своекорыстия. Думаю, вы скорее бы предпочли побаловаться с этой девкой, чем дать свершиться правосудию. Я знаю о ней больше, чем вы думаете, и уверен, что, когда ее повесят, справедливость и впрямь восторжествует.
– Она не совершала убийства.
Уоллис шагнул ко мне, подавляя меня своим ростом и самой силой и злобой своей личности.
– Распутная девка, которая вам так по душе, мистер Вуд, помогает заговорщику, подстрекателю и безбожнику. Она помогает самому опасному человеку в королевстве совершить чудовищное преступление, и этот человек уже умертвил моего слугу. Но я еще наслажусь мщением, и этот человек умрет. Если смерть Сары Бланди поможет мне отплатить ему, пусть будет так. Мне нет дела до того, виновна она или нет. Вы меня понимаете, мистер Вуд?
– Тогда вы самый худший из грешников, – сказал я, и голос у меня сорвался от ужаса перед услышанным. – Вы не священник и не годитесь для того, чтобы держать в руках хлебы причастия. Вы не…
Уоллис был человек крупный, могучего телосложения и много выше меня ростом. Без единого слова он схватил меня за воротник и потащил к двери. Я пытался протестовать, восклицая, что священнику не пристало вести себя так, но стоило мне открыть рот, и он встряхнул меня, как собаку, и притиснул к стене, прежде чем распахнуть дверь на улицу.
– Не суйтесь не в свое дело, сударь, – холодно сказал он. – Мне безразличны ваши выдумки, и у меня нет времени на ваше нытье. Оставьте меня в покое и не говорите ничего больше, или вы тяжко за это поплатитесь.
Потом он вытолкал меня за дверь и с силой ударил ногой так, что, споткнувшись на каменных ступенях, я упал в лужу, и холодная грязь забрызгала все мое платье.
И стоя на коленях в этой грязи, которая пропитывала мою одежду и сочилась в сапоги, я понял, что потерпел поражение. Даже кричи я с крыш, люди заткнут уши и откажутся признавать очевидную истину. Не знаю, было бы все иначе, заговори я раньше, но теперь было уже слишком поздно, и сознание этого заставило меня опустить голову в грязь и плакать от горя, а дождь забрызгивал меня все новой грязью. Словно сами Небеса вмешались и превратили меня в бесноватого, который с мостовой взывает к миру, но люди отводят глаза и делают вид, что не замечают его. В глубочайшей ярости я бил кулаком о топкую жижу и вопиял в отчаянии на Господне жестокосердие, а в награду и утешение услышал, как двое прохожих рассмеялись при виде неистовствующего пьяницы, что стоял перед ними на коленях.
Глава одиннадцатая
Утро суда над Сарой положило начало двум самым мучительным, самым прекрасным дням моей жизни, когда я в полной мере ощутил и мощь Господнего гнева, и сладкую благодать Его прощения. Кола описал происходившее тогда, и сделал это с немалой проницательностью. Я не стану повторять его рассказ, скорее дополню, ибо он, и это вполне естественно, опустил события, о которых не мог знать.
Сара велела мне не вмешиваться, и я уже нарушил ее приказ, но не мог заставить себя ослушаться в ее присутствии. Это может показаться слабостью с моей стороны, пусть так, мне нет до этого дела. Я говорю правду и добавлю, что ни один человек, кто знал ее так, как я) не поступил бы иначе. Я надеялся, что кто-нибудь другой выступит в ее защиту или представит доказательства ее невиновности, но никто не вызвался. Сама Сара не сказала ничего, только признала свою вину, дабы ее тело попало в руки Лоуэра, а мать получала уход и лечение. Когда она произнесла слово «виновна» так мягко и с таким смирением, сердце мое разбилось, и я исполнился решимости в третий раз попытаться открыть людям истину. Потом я услышал слова судьи: «Может кто-либо что-либо добавить? Потому что, если есть здесь кто-нибудь, кто выступил бы в защиту обвиняемой, ему следует сделать это сейчас».
– Господин судья, – начал я.
Я собирался прокричать на весь свет, что эта несчастная девушка невинна, как сам Христос, что она не имела касательства к смерти Грова и что я, и не кто иной, повинен в его кончине. Я намеревался употребить все доступное мне красноречие, чтобы подтвердить правду всеми крохами доказательств, и был уверен: даже если первое подведет меня, то последние прозвучат убедительно.
Но я промедлил, лишившись дара речи от горя, и в это мгновение возможность была упущена. Мне известно, что многие в городе, даже в самом университете, презирают меня и насмехаются надо мной у меня за спиной, и я всегда особо заботился о том, чтобы не давать поводов к унижению. На сей раз я отбросил самую мысль о собственном достоинстве, и в краткое мгновение тишины, порожденное моим молчанием, какой-то малый отпустил скабрезную шутку, и послышался смех, что поощрило новых остряков. Ведь суд, в котором вот-вот будет вынесен смертный приговор, становится местом, исполненным ужаса и опасений; люди с готовностью хватаются за любой случай развеять эту ужасную, гнетущую атмосферу. И вот зал уже взорвался язвительными насмешками, и даже кричи я во весь голос, меня все равно бы никто не услышал. Покраснев от стыда и замешательства, я почувствовал, как Локк тянет меня за рукав, и понадеялся, что сумею возобновить свой призыв к заседателям, когда судья, водворив порядок, снова меня вызовет.
