Перст указующий - Пирс Йен

Йен Пирс

Перст указующий

Часть 1

ВОПРОС ПЕРВООЧЕРЕДНОСТИ

Есть идолы, которых мы именуем Идолами Торжищ. Ибо Люди общаются через Беседу, и ложное или ненадлежащее Злоупотребление Словами странно подчиняет Понимание, ибо Слова абсолютно владеют Пониманием и ввергают все предметы в Хаос.

Глава первая

Марко да Кола, благородный венецианец, почтительно вас приветствует. Я хочу рассказать о путешествии, которое совершил в Англию в 1663 году, о событиях, свидетелем которых был, и о людях, с которыми познакомился там, уповая, что люди любознательные найдут все это не лишенным интереса. Равно я намерен в своем повествовании разоблачить ложь и клевету тех, кого я прежде ошибочно числил среди моих друзей. Нет, я не стану писать длинного самооправдания или подробно рассказывать, как меня обманули и лишили славы, которая по праву должна быть моей. Мое повествование, мнится мне, будет говорить само за себя.

Многое я опущу, но лишь то, что никакого значения не имеет. Значительная часть моих путешествий по этой стране ни для кого, кроме меня, интереса не представляет, и не будет упоминаться на этих страницах. Точно так же многие из тех, с кем я знакомился, мало что значат. Тех же, кто позднее причинил мне много зла, я описываю такими, какими знал их тогда, и прошу читателей помнить, что в те дни я хотя и не был желторотым юнцом, но не был и искушен в путях света.

Если мой рассказ покажется простодушным и глуповатым, значит, вам остается прийти к заключению, что таким был и юноша тех давних лет. Я не возвращусь к своему портрету, чтобы наложить новые мазки и лакировку для сокрытия моих ошибок или слабости моего дара как художника. Я не стану выдвигать никаких обвинений или вступать в полемику, опровергая других; нет, я просто изложу происходившее в уверенности, что ничего более от меня не требуется.

Мой отец, Джованни да Кола, был купцом и в последние годы своей жизни занимался поставкой дорогих товаров в Англию, которая, хотя и была страной простых нравов, тем не менее, начинала оправляться от последствий революции. Он издалека прозорливо угадал, что по возвращении короля Карла II там вновь можно будет получать огромную прибыль без особого труда, и, опередив других, более робких купцов, открыл контору в Лондоне, чтобы обеспечивать англичан побогаче теми предметами роскоши, кои столько лет жестоко осуждались фанатичными пуританами. Дела его шли успешно – он имел в Лондоне надежного агента в лице Джованни ди Пьетро, а кроме того, подыскал компаньона, английского купца, с которым делил прибыль. Как-то он сказал мне, что сделка была честная: этот Джон Манстон был хитер и нечист на руку, но как никто знал вкусы англичан. И, что еще важнее, англичане издали закон, запрещавший доставку товаров в страну не на английских судах, а Манстон знал способ, как обойти этот запрет. И пока ди Пьетро следил за ведением счетных книг, мой отец считал, что может не опасаться обмана.

То время, когда он сам вел свои торговые дела, давно миновало, и, приобретя на часть своего капитала имение на Terra Firma[1], он питал надежду быть занесенным в Золотую книгу. Хотя сам он был купцом, но хотел, чтобы его дети принадлежали к благородному сословию, а потому не допускал меня к участию в своих торговых делах. Упоминаю я об этом как о свидетельстве его доброты: он рано заметил, что торговля меня не влечет, и содействовал тому, чтобы жизнь, которую вел он, не стала моей. К тому же он знал, что молодой муж моей сестры более подходит для торговых предприятий.

Итак, покуда мой отец упрочивал семейное имя и состояние, я (моя мать скончалась, а моя единственная сестра уже вступила в выгодный брак) был отправлен в Падую приобрести познания в науках; он хотел, чтобы его сын принадлежал к нашей знати, но не желал, чтобы я уподобился ей и в невежестве. Вот тогда-то, и уже в зрелых летах – мне было под тридцать, – мной внезапно овладело жгучее желание стать гражданином Республики Учености, как ее называют. Эту внезапную страсть я теперь и не вспоминаю, настолько полностью она угасла во мне, но тогда чары новой опытной философии совсем меня покорили. Разумеется, ради самого познания, а не для практического его применения. Я говорил вместе с Бероальдом: non sum medicus, nec medicinae prorsus exspers[2] и приложил некоторые усилия для постижения теории науки врачевания, но только чтобы удовлетворить свое стремление к знаниям, а не для того, чтобы применять эти знания на практике. У меня не было ни желания, ни нужды зарабатывать таким способом хлеб насущный, хотя, со стыдом признаюсь, иногда я мучил моего бедного отца, угрожая, если он не будет добр ко мне, стать в отместку врачом.

Полагаю, он всегда знал, что ничего подобного я не сделаю и всего лишь пленен идеями и людьми, которые были столь же обаятельными, сколь и опасными. Поэтому он не стал возражать, когда я написал ему про сообщения одного профессора, который хотя читал лекции по риторике, но значительную часть своего времени посвящал изучению новейших достижений натурфилософии. Этот человек много путешествовал и утверждал, что всем, кто серьезно занят исследованиями естественных феноменов, более не следует относиться с пренебрежением к Нидерландам и Англии. После многих месяцев, проведенных у него под крылом, я заразился его восторгами и, поскольку в Падуе меня ничто не удерживало, попросил позволения побывать в этих странах. По доброте душевной мой отец немедля изъявил согласие, получил для меня разрешение покинуть пределы Венецианской Республики и отправил распоряжение своим банкирам во Фландрии снабжать меня деньгами.

Я было подумал воспользоваться моим положением и отправиться в путь морем, но затем решил, что для пополнения моих знаний следует увидеть как можно больше, а для этого более подходит карета, нежели три недели возлияний с корабельной командой. Должен прибавить, что я всегда очень страдал от морской болезни, в каковой слабости неизменно избегал сознаваться, ибо, хотя Гомесий и говорит, что оная болезнь исцеляет меланхолию, на своем опыте я ни разу этого не испытал. Тем не менее в дороге мое мужество ослабело, а потом почти вовсе испарилось. Путешествие до Лейдена занимает всего девять недель, но испытываемые мною страдания неумолимо отвлекали мое внимание оттого, что я видел вокруг. Как-то раз, увязнув в грязи на полпути через альпийский перевал, когда дождь лил как из ведра, одна лошадь охромела, а единственным моим спутником был солдат свирепейшего вида, я решил, что самая яростная буря в Атлантическом океане предпочтительнее подобных мучений.

Однако обратный путь был бы столь же длинным, как путь вперед, и я хорошо понимал, какие насмешки и презрение навлеку на себя, если вернусь со стыдом в родной город, слабый и больной. Стыд, как я твердо верю, – самое сильное чувство из всех известных человеку; множество открытий и важнейших путешествий совершались в страхе перед позором, который был бы неминуем, если бы дерзание осталось незавершенным. Вот так, тоскуя по теплу и удобствам моего родного края – у англичан есть название «ностальгия» для этой болезни, которая, считают они, есть следствие нарушения равновесия, вызванного непривычностью окружающего, – я продолжил мой путь в раздражении и страданиях, пока не прибыл в Лейден, где посещал школу медицины как человек благородного сословия.

Об этом знаменитом университете написано столь много, а он имеет столь малое отношение к моему повествованию, что достаточно будет упомянуть, что я почерпнул очень много от двух выбранных мною профессоров, блиставших в своих сферах, – один преподавал анатомию, а другой – деятельность органов тела в совокупности. Кроме того, я путешествовал по Нидерландам и проводил время в обществе весьма достойных людей, многие из которых были англичанами, и от них я более или менее научился их языку. И уехал оттуда лишь по одной причине: так распорядился мой добрый заботливый отец – только по этой причине, и ни по какой другой. В лондонской конторе, известил он меня письмом, не все ладно, и заняться этим должен кто-нибудь из членов семьи – больше никому он не доверяет. Хотя я мало что понимал в тонкостях торговли, но был рад показать себя послушным сыном, а потому уволил моего слугу, привел в порядок собственные дела и отплыл из Антверпена, чтобы разобраться, в чем там дело. В Лондон я прибыл 22 марта 1663 года, имея в своем распоряжении лишь несколько фунтов, ибо сумма, которую я уплатил одному профессору за обучение, почти истощила мои средства. Но я не тревожился, ибо считал, что мне требуется лишь совершить короткую поездку от пристани до конторы, управляемой агентом моего отца, и все мои заботы останутся позади. Глупец! Я не сумел найти ди Пьетро, а негодяй Джон Манстон отказался меня принять. Он уже давно умер; я молюсь о его душе и надеюсь, что милостивый Господь не внял моим мольбам, зная, как и я, что чем долее гореть ему в вечном пламени, тем справедливее будет кара.