Перст указующий - Пирс Йен
К этому времени меня совсем одолели мрачные мысли. Что я делаю здесь, в этом провинциальном неприветливом, жалком городишке, окруженный чужими людьми, вдали от всего, что мне знакомо, и ото всех, кто мне дорог? И что – это было гораздо неотложнее – буду я делать, когда окажусь без денег на кров и еду? А произойдет это очень скоро.
В тисках отчаяния я перестал обращать внимание на мою пациентку, чувствуя, что уже сделал для нее более чем достаточно, и отошел к полочке с книгами – не из интереса к ним, а только чтобы повернуться спиной к ней и больше не смотреть на жалкое существо, которое быстро превращалось в символ всех моих бед. И чувство это еще усугублялось опасением, что все мои усилия и расходы пропадут втуне: ведь хотя я был молод и неопытен, я уже узнавал смерть, когда смотрел ей в лицо, ощущал ее дыхание и прикасался к поту, который она исторгала из кожи.
– Вы удручены, сударь, – сказала старушка слабым голосом. – Боюсь, я причинила вам много хлопот.
– Нет, нет. Нисколько, – сказал я с бесцветностью глубокой неискренности.
– Вы очень добры, что говорите так. Но мы ведь с вами знаем, что у нас нет денег заплатить вам за вашу помощь в полной мере. А я по вашему лицу поняла, что вы и сами сейчас в нужде, хоть платье на вас и богатое. Откуда вы? Выглядите вы не как здешние люди.
Минуту спустя я уже придвинул колченогую табуретку к изголовью кровати и изливал душу, рассказывая ей о моем отце, о моем безденежье, о том, как со мной обошлись в Лондоне, о моих страхах пред будущим и надеждах, которые я на него возлагал. Что-то в ней толкало на такую исповедь, будто я разговаривал с моей матушкой, а не с нищей умирающей английской еретичкой.
Она терпеливо кивала и отвечала мне с такой мудростью, что я почувствовал себя утешенным. Господу угодно посылать нам испытания, как он ниспослал их Иову. Наш долг – переносить их без ропота, применять для преодоления их дарованные Им таланты и ни на миг не отрекаться от веры в то, что Промысел Его благ и неисповедим. Получил я от нее и более практичный совет: непременно побывать у мистера Бойля, слывущего добрым христианином и добрым джентльменом.
Полагаю, мне следовало бы презреть эту смесь пуританского благочестия с дерзкими советами. Но я понимал, что по-своему она пыталась отблагодарить меня. Ни денег, ни услуг она предложить не могла. В ее силах было только посочувствовать, и этой монетой она платила щедро.
– Я скоро умру, правда? – спросила она, когда я наконец истощил тему моих несчастий, повесть о которых ей пришлось выслушивать так долго.
Мой падуанский наставник постоянно остерегал меня от таких вопросов – и в немалой мере потому, что ведь можно ошибиться. Он неколебимо верил, что у пациента нет права ставить врача перед такой дилеммой; если прогноз верен и пациент действительно умрет, подобное предупреждение только ввергнет его в угрюмость на все последние дни его жизни. Вместо того чтобы приготовиться вот-вот предстать перед Богом (казалось бы, причина для радости, а не для сожалений), люди в подавляющем большинстве горько сетуют на эту непрошеную Господню милость. В довершение всего они склонны верить своим врачам. В минуты откровенности я признаюсь, что не знаю, почему это так; тем не менее если врач говорит им, что они умрут, многие услужливо исполняют его предсказание, даже если страдали лишь легким недомоганием.
– Мы все умрем в положенный срок, сударыня, – сказал я с важностью в тщетной надежде ее успокоить.
Однако она была не из тех, кого легко провести. Свой вопрос она задала спокойно и, очевидно, умела отличать правду от ее противоположности.
– Но для некоторых он приходит раньше, чем для других, – ответила она с чуть заметной улыбкой. – И моя очередь близка, ведь так?
– Я, право, ничего сказать не могу. Если не начнется загнивание, вы поправитесь. Но, говоря откровенно, я опасаюсь, что вы очень ослабели.
Я не мог сказать ей прямо: да, вы скоро умрете. Но смысл был ясен и без того. Она безмятежно кивнула.
– Так я и думала, – сказала она, – и приемлю Господню волю, как счастье. Я ведь обуза для моей Сары.
Come 1'oro nel foco, cosi la fede nel dolor s'affma.[7] Защищать дочь у меня охоты не было, но я пробормотал, что, кажется, свои обязанности она исполняет с радостью.
– Да, – сказала старушка, – слишком уж она блюдет свой долг.
Изъяснялась она языком слишком высоким для ее сословия и образования. Я знаю, что скверность окружающего и грубое воспитание не обязательно исключают природное благородство, но опыт учит нас, что подобное случается лишь очень редко. Точно так же как утонченность мысли требует утонченности обстоятельств, так животная грубость и убогость жизни накладывают неизгладимый отпечаток на душу. Однако эта старая женщина, хотя и пребывала в самом жалком состоянии, говорила с сочувствием и пониманием, которые я не часто находил у самых высоковознесенных людей. И это невольно пробудило во мне нежеланный интерес к ней как к пациентке. Исподволь, сам того не замечая, я перестал считать ее безнадежной: возможно, поймал я себя на мрачной мысли, мне и не удастся победить Смерть, но хотя бы я заставлю ее побороться за свою добычу.
Потом вернулась девушка со сверточком ингредиентов, которые мне требовались. Глядя на меня с некоторым вызовом, она сказала, что я дал ей недостаточную сумму, но мистер Кросс, аптекарь, отпустил ей на два пенса в кредит, когда она поручилась, что я уплачу. Я прямо-таки онемел от негодования: ведь она словно бы пеняла мне за какой-то мой недосмотр. Но что мне было делать? Деньги были потрачены, пациентка ждала, и я был выше того, чтобы вступать в пререкания.
Сохраняя внешнюю невозмутимость, я взял свою дорожную ступку с пестиком и принялся толочь составные части – немного мастики для липкости, гран соли аммония, два грана ладана, драхма госларита и по два грана селитры и ярь-медянки, соответственно.
Когда все это превратилось в единообразную пасту, я начал добавлять льняного масла каплю за каплей, пока смесь не достигла нужной консистенции.
– А где толченые черви? – спросил я, шаря в сумке в поисках заключительных ингредиентов. – Или их там не было?
– Были, – ответила она. – То есть наверное. Но, знаете, от них нет никакой пользы, и я решила их не покупать. И сберегла ваши деньги.
Это уже слишком! Наглость наглостью – да и чего ждать от дочек? – но совсем другое дело, когда ставят под сомнение вашу осведомленность в сфере избранной вами деятельности.
– Я же сказал тебе, что они мне нужны. Это важнейшая часть мази. Или ты врач, девчонка? Училась в лучших медицинских школах? И врачи приходят к тебе за советами? – спросил я с уничтожающим сарказмом в голосе.
– Да, приходят, – ответила она и глазом не моргнув. Я презрительно фыркнул.
– Не знаю, что хуже: иметь дело с дурой или с лгуньей, – сказал я гневно.
– И я не знаю. Но знаю, что я ни то и ни другое. Если приложить толченых червей к ране, моя мать потеряет ногу и умрет.
– Так ты Гален? Парацельс? А может быть, сам Гиппократ? – разъярился я. – Да как смеешь ты ставить под сомнение мудрость тех, кто бесконечно тебя выше? Это мазь, которой пользуются века и века.
– Даже если от нее нет никакой пользы?
Пока это препирательство продолжалось, я наложил мазь на рану ее матери и снова забинтовал ногу. Я не был уверен, подействует ли она в таком неполном составе, но пришлось обойтись и такой, пока я не доведу ее до совершенства.
Кончив, я выпрямился во весь свой рост и, конечно, стукнулся теменем о низкий потолок. Девушка подавила смешок, и я совсем вышел из себя.
– Вот что я тебе скажу, – начал я, еле сдерживая бешенство. – Я вправил ногу твоей матери в меру своих способностей, хотя не был обязан этого делать. Я вернусь позднее и дам ей сонное питье, а также перебинтую рану. И делаю я это, зная, что взамен не получу ничего, кроме твоих насмешек, хотя и не вижу, чем я их заслужил и какое у тебя право так со мной разговаривать.
