Перст указующий - Пирс Йен
Каковы бы ни были доводы медицины, должен сказать, что испытал немалое облегчение, когда сквозняк начал выгонять из комнаты вонь и тьма сменилась дневным светом. Анне Бланди свежесть холодного воздуха тоже, по-видимому, пошла на пользу. Она сделала глубокий вдох и выдохнула с облегчением, словно для нее закончилась тяжкая пытка.
До того я не мог разглядеть ее в полутьме и потому был потрясен, когда, открыв ставни, повернулся посмотреть на нее хорошенько. Исхудалое лицо и смертельная бледность были, разумеется, наиболее заметны, и впервые я увидел ее с непокрытой головой, так что стало видно, сколь истончились и поредели ее волосы. За последние несколько месяцев она состарилась вдвое, и меня охватила такая печаль, что горло у меня сжалось, и я не мог говорить.
– Вы странный молодой человек, мистер Вуд, – сказала она после того, как я справился о ее здоровье и произнес все те слова, какие говорят обычно в подобных обстоятельствах. – Такой добрый и такой жестокий попеременно. Мне жаль вас.
Мне показалось чудным, что этот жалкий мешок костей может сожалеть обо мне, и оскорбительным, что меня называют жестоким, так как жестокость противна моей природе.
– Почему вы говорите мне это?
– Из-за того, что вы сделали с Сарой, – ответила она. – Не смотрите на меня так, будто не знаете, о чем я говорю. Несколько лет вы одаривали ее тем, что было для нее величайшей наградой. Вы говорили с ней и выслушивали ее слова. Вы были ей собеседником и другом настолько, насколько мужчина способен быть другом женщине. Чего вы этим добивались? Разве вам неизвестно, что мир изменился и что девушке в ее положении нужно научиться оставаться безгласной, особенно в обществе благородных людей?
– Странно слышать такое из ваших уст.
– Я вижу, что творится вокруг. Кто бы не заметил, когда это так очевидно? Но вы как будто ко всему слепы. Так я, во всяком случае, думала. Я считала вас простым ученым который столь увлечен своими занятиями, что готов разделить их со всеми. Но это не так. Приучив ее к тому, что ее можно слушать, сделав так, что день уборки в вашей комнате стал единственным на неделе, которого она ждет, вы затем выбросили ее и отказались иметь с ней дело. Потом взяли ее назад. Что вы еще выдумаете, чтобы причинить ей боль, мистер Вуд? Не надо было мне пускать вас в мой дом.
– Я никогда не желал причинить ей боль. А что до остального, ничему я ее не научил. Думается, это она теперь учитель.
Вдова Бланди поглядела на меня с бесконечной печалью, потом неохотно кивнула.
– Я очень страшусь за нее. Она теперь такая странная, что, боюсь, ей не избежать беды.
– Когда она начала говорить на собраниях?
Она глянула на меня проницательно.
– Вам это известно? Она вам рассказала?
– Я сам это узнал.
– Когда Нед приходил в последний раз, а потом нам сказали, что он мертв, мы говорили о нем снова и снова. Это было данью нашей памяти ему, раз уж мы не смогли похоронить его тело. Мы говорили о его родителях и его жизни, о его битвах и его кампаниях. Я была вне себя от горя, потому что очень любила его; в нем был весь мой мир и все мое утешение. Но горе сделало меня несдержанной. А Сара все подмечает. Я рассказывала о эджиллской кампании, когда Нед командовал взводом, а под конец у него под началом была уже целая рота, и сказала, что дома он не был более года и я по нему тосковала.
Я кивнул, думая, что в этом есть какая-то цель, потому что она не из тех, кто заговаривается и бредит даже в болезни.
– Сара поглядела на меня совсем мягко, а потом задала простой вопрос, какого никогда не задавала раньше: «Кто был мой отец?»
Тут она помолчала, пока не удовлетворилась, увидев, что на лице моем не отразилось отвращение.
– Разумеется, это была правда. Нед не был дома год, а Сара родилась за три недели до его возвращения. Он никогда не расспрашивал и не упрекал меня и всегда обращался с Сарой как с собственной дочерью. Мы никогда об этом не говорили, но иногда, когда я видела, как они сидят бок о бок у очага, как он учит ее читать, или рассказывает ей сказки, или просто прижимает к себе, я замечала печаль в его глазах и убивалась за него. Он был лучшим из мужчин, мистер Вуд. Действительно лучшим.
– И каков был ответ на тот вопрос?
Она покачала головой:
– Лгать я не стану, а правду сказать не могу. Я дни и ночи провожу, размышляя о моих прегрешениях, дабы приготовиться к смерти, и мне нужно все отпущенное мне время. Я никогда не притязала на то, чтобы быть добродетельной, и мне во многом надо раскаяться. Но Всевышний не упрекнет меня в прелюбодеянии.
Это не было ответом на мой вопрос, но все равно я едва ли желал его знать, и в лучшие времена я мало удовольствия нахожу в пустой болтовне, а Анна Бланди, по всей видимости, начинала возвращаться памятью в прошлое.
– У меня был сон, самый чудесный сон в моей жизни. В этом сне меня окружили голуби, и один голубь сел на мою руку и заговорил со мной. «Назови ее Сара и люби ее, – сказал он. – И будешь ты благословенна между женами».
При этих ее словах меня пробила странная дрожь, но я все же храбро ей улыбнулся.
– И вы поступили как было сказано.
– Спасибо вам, сударь. Так я и поступила. Вскоре после того, как я рассказала ей это, Сара начала странствовать и говорить.
– И исцелять?
– Да.
– Кто был тот ирландец? Несколько месяцев назад я видел, как он выходил из вашего дома.
Она помолчала, решая, сколько можно сказать.
– Его звали Грейторекс, он называет себя астрологом.
– Чего он хотел?
– Я не знаю. Я была дома, когда он постучался к нам в дверь. Я открыла, а он стоял на пороге, белый как полотно, и дрожал от страха. Я спросила его, кто он, но он был так напуган, что и слова не мог вымолвить. Потом Сара крикнула из комнаты, чтобы я впустила его. И он вошел и, опустившись на колени перед ней, попросил ее благословения.
Это воспоминание все еще тревожило старую мать, а меня ее рассказ напугал.
– А потом что?
– Сара взяла его за руку и сказала, чтобы он встал, словно совсем не удивилась его приходу и поведению, а потом усадила его у очага. Они проговорили более часа.
– О чем?
– Сара попросила оставить их одних, поэтому я не слышала, только начало их беседы. Этот человек сказал, что прочел знамения о Саре в звездах и пересек море и проделал весь путь сюда, чтобы ее увидеть, – так звезды ему начертали.
– «Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему», – негромко произнес я, и Анна Бланди пристально на меня поглядела.
– Не говорите таких слов, мистер Вуд, – сказала она. – Прошу вас, не говорите. Или вы лишитесь разума так, как лишаюсь его я.
– Я уже миновал безумие, – сказал я, – и страха моего не выразить словами.
Времени у меня оставалось немного. Если я собирался внять увещеваниям совести, делать мой шаг следовало быстро, потому что вскоре должен был начаться суд и уже полным ходом шли приготовления к разбирательству. Я выпил немного в харчевне, чтобы набраться храбрости, и все равно отшатывался от необходимого. Но наконец я превозмог свою трусость и пришел в Холиуэлл, где просил принять меня мирового судью сэра Джона Фулгрова. Хотя для него это был самый занятой день в году, он уважил мою просьбу, но сделал это с такой бесцеремонной резкостью, что мне стало еще более не по себе и, открыв было рот, я тут же задрожал и начал заикаться.
– Ну же? У меня мало времени.
– Это о Саре Бланди, – наконец проговорил себя.
– Ну? Что с ней?
– Она невиновна, я это знаю.
Простая фраза, но каких мучений мне стоило ее произнести, сделать шаг со скалы в бездну и по своей воле броситься на вечные муки, какие вот-вот воспоследуют. Я не ставлю себе в заслугу ни мужество, ни честь или благородство, ни силу духа. Лучше других мне известно, что я за человек. Я не рожден был героем и никогда не стану одним из тех, на кого последующие поколения века взирают ради примера и наставления. Другой человек, лучший, чем я, произнес бы эти слова раньше и с большим достоинством, нежели, обливаясь потом, жалко выдавил я. Но все мы делаем то, что в наших силах, я не мог сделать большего, и хотя мои слова, наверное, вызовут глумливый смешок людей более крепких духом, скажу, это был самый мужественный поступок в моей жизни.
