Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина
— Куда пошел? За Надей?
— Нет. В другую сторону. Я за ним побежал, а он меня оттолкнул и крикнул: «Оставьте меня в покое!» Мы их около часа ждали у электрички, потом поехали сюда. Думали, что они уже здесь.
— Ну что ж, подождем, — у матери было совершенно потерянное мутное лицо, но она бодрилась из последних сил, мол, ничего страшного, и такое бывает. Она чуть помедлила, словно раздумывая, звать всех к свадебному столу или в кабинет, но потом широко распахнула дверь в большую комнату: — Проходите…
Все нерешительно потоптались у богатого, сверкающего хрусталем стола, который казался сейчас раскрашенным муляжом, символизирующим поддельную радость. Потом каждый взял стул и примостился где-нибудь у стенки.
Отец, который полчаса назад прибыл с аэродрома и только успел, что переодеться, сидел нога на ногу, хмурился и вопросительно посматривал на мать, желая подбодрить ее взглядом. И свидетели молодых, и гости — немного, шесть человек — чувствовали себя очень неловко. Казалось, скажи им хоть слово, и они тут же начнут предлагать свои услуги — идти искать, звонить… Ленская ушла на кухню, дядя Гоша восседал в кресле, уткнув руку в бок, лицо его было сизым и мрачным. Самый трагический вид был у Таи Ивановны — она замерла на кончике стула, что-то невнятно шептала, вскидывала глаза на иконы. Костя решил, что она молится.
— Подождем, — повторила мать.
— Мама, неужели ты не понимаешь, что Надя не придет, — шепотом сказал Костя, но дядя Гоша услышал, вскинулся, заскрипел креслом.
— То есть как это — не придет? Что это за штучки такие? Я же говорил: всем, всей родне надо было идти в загс, а то нашли кого слушаться — Борьку!
— Помолчи, Гоша, — бросила мать.
— Ее надо вернуть! Позвонить и вернуть! Или взять такси и ехать в Кирсановку. Это же скандал. Чего мы ждем?
— Я поеду, — тут же вызвался Вова.
— И я, Зоя Павловна. Мы все поедем.
— Не надо никуда ехать, — вдруг громко сказал отец. — Объясните наконец, что здесь происходит? Что опять выкинул мой драгоценный сын?
— То есть как это — не надо? — отказывался понимать дядя Гоша. — Навалимся всем скопом и вернем.
И тут весь этот бестолковый гвалт перекрыли резко прозвучавшие слова:
— Я че хочу сказать… — Тая Ивановна встала, одернула платье, пристально оглядела присутствующих и остановила взгляд на отце. — Тут и понимать нечего. Она что говорила, Надя-то? Мне, мол, от них ничего не надо, но ребеночек родится без отца. Плохо? Куда уж… Вот она и поменяла фамилию — Полозова! — Тая Ивановна истерически повысила голос: — А что Полозовы-то? Велика честь! Как она плакала все дни, как убивалась, а потом словно окаменела. Вчера вдруг говорит: «Мне с этими Полозовыми не жить. Я и думать о них не хочу. Мне только перед Константином стыдно». Это она про вашего младшего. — Тая Ивановна поискала глазами Костю, но не нашла. — А что нам стыдиться? Нам в загс было идти как на казнь. Нам от вас ничего не надо, и алиментов не надо. — Она погрозила отцу пальцем и бросилась к двери, но вошедшая в комнату Ленская преградила ей проход, и этой минуты, когда обе бестолково топтались друг против друга, хватило, чтобы отец встал, подошел к Тае Ивановне и почтительно склонил свою седую, красиво подстриженную голову.
— Тая Ивановна, простите нас. Поверьте, если мой сын и делает необдуманные поступки, то всегда горько раскаивается в них. Молодые часто ссорятся, пусть они сами разбираются в этом. А мы уже родственники, и за это надо выпить.
Отец говорил участливым, спокойным тоном, только чуть растягивал слова, и мать уловила за этим такое внутреннее напряжение и горечь, что поспешно подошла к мужу и встала рядом.
— Прошу к столу, — сказала она громко.
Всей этой сцены Костя уже не видел. Как только Тая Ивановна упомянула его имя, он бросился на кухню.
— Теть Наташа, умоляю. Мне нужно десять рублей, а лучше двадцать. Я заработаю и отдам.
— Поезжай, Костик, поезжай, — Ленская схватила с подоконника свою потертую замшевую сумку, сунула в руки племяннику и поспешила в столовую.
— Мы должны лететь, как скорая помощь, — умоляюще сказал Костя пожилому угрюмому таксисту и, когда тот попробовал заупрямиться — кому охота гнать за город, — поспешно добавил: — Плачу туда и обратно. Только быстрее…
— Что за спешка такая? — проворчал таксист, рывком вклиниваясь в поток мчащихся машин. — Пожар, роды?
— Свадьба.
То, что происходило дальше, несколько смешалось в Костиной голове. Как только он пытался восстановить ход событий, память начинала биться в конвульсиях, обнаруживая черные, ничем не заполненные дыры во времени. Он, например, не мог вспомнить, сам ли он позвонил в соседскую квартиру или эта мордатая клетчатая тетка по собственному любопытству широко открыла дверь и, не слушая, принялась кричать ему в ухо.
— У нее ж свадьба! Где ж ей быть, как не на собственной свадьбе? И нечего пороги обивать! Кто такой? Какого черта? Костя? Оно и видно, что… Костя, — шипела она, словно уже само это имя заключало в себе вредные и злые качества.
Потом из-за плюшевых, багряно-красных, золотом вышитых гардин появилась Надя в старушечьем платке на плечах. Видно, она долго и горько плакала, и слезы совершенно сморили ее, нос и губы распухли, а в глазах появилось выражение полной безучастности, когда уже и слез нет, и сил нет, но, как только она увидела Костю, лицо ее оживилось, в глазах промелькнуло что-то похожее на радость, даже восторг. Она обхватила его руками, прижалась щекой к груди и опять громко и неудержимо заплакала. Клетчатая тетка отошла в сторону и забормотала вполне миролюбиво:
— До чего девку довели! Она у меня от людей прячется. И жениться толком не умеют. Все б мучить друг дружку.
«Я знала, что ты придешь. Знала…» — когда сказала Надя эти слова, тогда, под сенью плюшевых гардин, или потом, когда они сидели на заднем сидении такси и она все пыталась объяснить, что не хочет, не может, не имеет права ехать на собственную свадьбу, пыталась, но не находила нужных слов и только нервно всхлипывала, повторяя: «Стыд-то какой… какой стыд…»?
— Куда ехать-то? — квадратный морщинистый затылок шофера выражал откровенное негодование.
— В Москву.
— Так уже Москва. Дальше-то куда?
Костя вспомнил про теткину сумку, которая сиротливо валялась на сидении. Он схватил ее, нащупал ключи и почти крикнул:
— На Сретенку!..
Над городом
Альпинистское снаряжение: обвязки, репшнуры, каски и все прочее — лежало на верхнем
