Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке - Антонова Александра
— Легенды лгут, — проговорил он, и был его голос безжизненным, как шелест осенних листьев. — Легенды — это красивые одежды для уродливой жизни… В них — любовь, верность, отвага… А здесь — ненависть, предательство и трусость. Люди слагают легенды, чтобы оправдать себя, свое время… Но все же в каждой легенде есть рациональное зерно. Его надо уметь найти. Я тебе сейчас кое-что покажу.
Он подошел к одному из книжных шкафов и вынул толстенную книгу в старом кожаном переплете с медными застежками, бережно положил ее на стол и раскрыл на середине. Между пожелтевшими листами была заложена шелковая лента, выцветшая и ветхая от времени.
— Что это?
— Эту книгу написал неизвестный придворный мудрец на заре второго тысячелетия, году, эдак, в тысяча триста пятидесятом. Он описал историю Грюнштайна в стихах, начиная с его основания. Изложил биографии первых маркграфов, присовокупив многозначительные пророчества. Называется сей труд: «Умозрительные рассуждения о сущности вопроса».
Я всматривалась в готические буковки, в красивую виньетку, с которой начинался текст на странице, пыталась вчитаться в смысл слов, но ничего не понимала. Старофранцузский язык, догадалась я и уважительно посмотрела на Анри: не часть встретишь столь эрудированного сыщика.
— Вот, здесь, — он возил пальцем по строчкам. — «Три символа счастья: ложе, корона, жена. Розовый цвет — погибель твоя…» Нет, не то… «Белая дева — за блуд наказание»… Опять не то… А, вот! «Три символа смерти: яблоко, змий и стрела».
Он вопросительно воззрился на меня.
— Змея?! — догадалась я.
Он кивнул и опять уставился, будто ожидая продолжения. Но я не знала, что еще сказать. Про «розовый цвет» и «белую деву» ничего в легенде о Грюнштайне не говорилось.
Сыщик не дождался ответа и с досадой кивнул в сторону одной из стен.
— А теперь посмотри на эту картину.
Я взяла тяжелый подсвечник и поднесла его к старинной доске, что висела в узком простенке между книжными шкафами. Рыцарь в доспехах с алмазным венцом в левой руке взирал на меня с полнейшим равнодушием. Я пожала плечами, потому что никакой связи с книгой не уловила.
— Вот здесь, на геральдическом щите, что нарисовано? — он отобрал у меня шандал и поднес свет к левому углу картины.
Я долго всматривалась в загадочные значки на треугольном щите, украшенном завитушками. В полутьме, без очков я чувствовала себя полуслепой курицей.
— Э-э-э… Вижу кружочек, палочку и волнистую линию. Что это?
— Это не «кружочек, палочка и волнистая линия», — передразнил он. — А яблоко, стрела и змея в трех геральдических полях. Понятно?
— Да… То есть нет.
Он вернулся к столу, поставил подсвечник и захлопнул фолиант. Поднялось облачко книжной пыли, щелкнули медные застежки.
— Оливия умерла от укуса змеи, — устало сказал он. — Сегодня в рыцарском зале ты выпустила арбалетную стрелу. Что следующее в логическом ряду?
— Яблоко? — ахнула я.
Да, какое странное совпадение. Змея присутствует в двух легендах их четырех: в той, которую я читала в детстве, и в той, которую рассказала Гунда. В истории Варкоча несчастная женщина умирает во время родов, а у папаши Бонифация она продолжает жить и растить сыновей. Гунда сказала, что существует только одна настоящая легенда, а остальные — выдумки досужих писак.
Правильная история говорит о трагической смерти законной жены короля Хендрика от укуса змеи и о прибытии в Грюнштайн похожей на нее девушки. Девушку привез из похода сам король, чтобы выдать за усопшую жену и поймать преступника в ловушку. Он подозревал мачеху и дядю. Так-так-так… Вслед за ней пробирается в замок жених, но погибает в коридорах замка. Его душа превращается Белого Всадника на белом коне.
Девушка оказалась хитрой особой. Она попыталась обольстить безутешного вдовца, затащив его в постель. Но тот отверг ее любовь. Обиженная девица подговорила шута убить короля с помощью отравленного яблока. Хендрик умирает. Через некоторое время у нее рождается наследник — сын короля. Любовница становится хозяйкой Грюнштайна. Она выходит замуж за шута. Мачеха заживо похоронена в монастыре, дядя убит выстрелом из арбалета. Ага…
Ага! У нас имеется смерть законной владелицы Грюнштайна от змеиного укуса. Змея на геральдическом щите — первый символ смерти. Призрак Оливии бродит по замку в поисках обручального кольца. Стрела — второй символ — попала в головной убор девушки на гобелене. Она символизирует дядю, который тоже убит в аллегорическом смысле. Жених в образе Белого Всадника прячется вместе с белой лошадью в темных коридорах Грюнштайна. Теперь должен появиться третий символ смерти — яблоко. Яблоко и король Хендрик. Яблоко должно аллегорически убить короля — владельца Грюнштайна.
— Яблоко должно убить короля! — сообщила я в прозрении. — Все ясно: бывший муж Оливии появляется в замке, и его убивает яблоко!
Я представила себе, как последнему представителю вырождающегося аристократического рода, томному меценату с моноклем в глазу, сваливается на голову здоровенное яблоко из папье-маше, и тот падает, как подкошенный. Бац! Пророчество сбылось! Как хорошо, что я так и не стану хозяйкой Грюнштайна, а то пришлось бы испытать все прелести напророченных ужасов.
Сыщик недобро усмехнулся и кивнул головой.
— Вот-вот. Яблоко. Оно у тебя в сумочке? — его голос источал ядовитый сарказм.
— М-м-м… Нет… в сумочке у меня кошелек, расческа, косметичка, паспорт, билет на самолет, т… — я чуть не произнесла роковое слово «Титул», но вовремя прикусила язык. — Никакого яблока нет. Была конфетка, но я ее уже съела. А почему у меня в сумочке должно быть яблоко? Ты смеешься надо мной, да?
Анри наклонился и легонько тряхнул меня за плечи. Я испугалась. У него было такое лицо, будто он готов был задушить меня. Кожа на скулах натянулась, губы плотно сжались и подрагивали, а на висках пульсировала жилка. И холодное бешенство в глазах. И говорил он, почти не разжимая губ, цедил хриплым шепотом:
— Ты хочешь сказать, что появилась здесь случайно?! Ты — хорошая актриса, я почти поверил тебе. Вот только я заметил, как ты удивилась, услышав имя Блума. Ты что, не знала, что он был любовников Оливии? Говори, ты знаешь Блума? Он твой сообщник? Ты спишь с ним? Ну!
Он тряс меня, как осинку, в глазах все плясало, и клацали зубы. Я мычала, отрицательно крутила головой и силилась вырваться из его цепких пальцев.
— Отпусти меня! — взмолилась я. — Я не сплю ни с каким Блумом! Да, я оказалась здесь случайно! Да если бы не эти несчастные пятьсот франков, я бы давно улетела домой!
— Ты лжешь! Ты любишь его?! Признавайся!.. Какие пятьсот франков? — он отпустил мои плечи и отшатнулся. — Тебе заплатили пятьсот франков? Ты — шлюха?!
Анри брезгливо отер ладони о комбинезон.
— Я — кто?! — у меня даже голос сел и в нем появились каркающие интонации, как у Гунды.
Слезы обиды и унижения навернулись на глаза, и я расплакалась, совсем позабыв, что дала слово больше не лить слез. Уткнулась лбом в скрещенные на столе руки и разрыдалась, как в детстве, со всхлипами и причитаниями:
— Господи, когда же будет рассвет? Как мне все надоело! Я не шлюха! Я хочу домой! Я устала от этих привидений и тайн! Мне осточертели легенды и замки! Я не хочу никаких денег, Багамских островов, пальм и мачо с гитарами. Да пропади они все пропадом — эти яблоки и змеи! Что ты пристал ко мне со своими глупостями? Ты же сыщик, вот и ищи их. А я не виновата… Господи, когда же наступит рассвет?
Я размазывала по щекам слезы, шмыгала носом и была готова отдать все на свете, лишь бы повернуть время вспять, очутиться в том дне, когда Магнус был еще жив, а желтый конверт из Швейцарии лежал на столе. Я бы вручила его своему начальнику и отказалась бы от щедрого подарка. Я бы хлопнула дверью, уволившись по собственному желанию, и не знала бы больше никаких забот.
— Ольга, прости меня, — мужская ладонь легла на сотрясаемое от спазматических рыданий плечо.
— Пристал тут ко мне… «сыщик» называется, не знаю я никакого Блума, и Оливию твою не знаю… алиби у меня… — бурчала я под нос.
