Приглашение на смерть - Юлия Фёдоровна Ивлиева
– Быть матерью очень сложно. Непомерный труд. Но ты понимаешь, что не зря мучаешься. Мордуешься-мордуешься, но в итоге получится человечек. Сколько листиков на дереве? Столько человек. Каждый листик питается от веточки? А веточка питается из ствола. Если ствол перестанет питать веточки, разве вырастут листики? – Дарья разговаривала сама с собой, на Киру не смотрела. – На земле вырастет трава. Если не растить листочек. Вырастет сорняк! Сорняк не человек. Я ухаживала. Я растила.
– Вадим же любит вас. Всегда был рядом с вами. Каким был Вадим? Он много болел? Нуждался в вашей защите? – спросила Кира, чтобы сменить тему и, возможно, опять вернуть Дарью в реальность.
– Он был странным ребенком. Он наливал лимонад в стакан не столько, сколько в тот помещалось, а все, что есть в бутылке, через край стакана. Он забивался в уголок и часами мог играть с одним кубиком. Он не любил других детей. А они не любили его. Он задыхался, если я отходила далеко от него. Он не понимал, как устроен этот мир. Я учила его.
У Киры мелькнула догадка. «У Вадима, возможно, признаки аутизма. Тридцать пять лет назад этот диагноз, наверное, не часто ставили. Еще не было статистики и способов диагностики. Или…»
– Вы лечили его сами! Вы не дали поставить ему диагноз!
– Перечеркнуть ему всю жизнь? И себе? – Дарья посмотрела на Киру насмешливо и с неприязнью. – Я выходила его. Я объясняла ему простые вещи, как растет трава, почему колышутся деревья, почему одна щека в тени и прохладная, а вторая на солнышке и теплая. Я была всем его миром. Он держался за меня как за ту самую тряпочку. Знаете, малышам дают тряпочку. Когда новорожденного купают, в первые дни он очень боится. Все незнакомое, непонятное. Аж трясется, как боится. Надо дать ему тряпочку, марлечку или носовой платок в ручки. Он вцепится и будет за нее держаться. А сам трястись перестанет. Успокоится. Вот так сын за меня держался. Я была для него всем миром. Если вы, когда-нибудь испытаете чувство, что для кого-то вы весь мир, вы не сможете от этого отказаться.
Женщина посмотрела на Киру взглядом превосходства, знания всех секретов, исключительности и господства. Кира оторопела.
– Он не оплатил ваши мучения? Не оплатил ваш подвиг? – спросила она. – Он предал? Женился и родил ребенка?
– Сначала родился ребенок, а потом он женился. Поэтому он и женился. Девочка. Ее надо было растить, а сил ни у кого не было. Я могла вырастить, но мне тоже нужны были силы.
– Девочка? Дочь, которая родилась у Вадима, – это Арина?
– Я не помню. Такая же, как мой сын. Я видела в ней его отражение. Она ничего не понимала. Я раздавала ей силу, учила, снова объясняла про солнце и ветер. Но она девочка! Это все бессмысленно. Без сына я не могла. Еще эта невестка малахольная под ногами крутилась, подслушивала, подглядывала, теребила его постоянно. Забирала все силы, что я давала.
– Вы не поладили с Еленой? – подсказала Кира, часть истории, которую она знала.
– Я не поладила с ним. Он рвал нашу связь. Он рвал то, что его держало на этой земле. То, что я выстраивала годами. Я выплеснула себя всю, чтобы удержать эту связь. Я придавила себя к земле такой горой камней, чтобы удержать его. Что он решил, что меня не стало. Осталась моя могила. Он держался за нее, и это его спасло. Он опомнился. Он все осознал. Но за все ошибки приходится платить. Мало просто не разорвать связь, ее надо поддерживать, ее надо выхаживать. Я одна как ствол дерева. Я держу всех матерей, а те держат своих детей. Все на мне одной. Люди не боятся грозы, не страшатся жара солнца, могут спрятаться от камнепада, но разорвать то, что держится на крови и боли, нельзя. Я стала слаба. Так много детей пытается порвать нить. Цивилизация! – презрительно выплюнула она. – Если дереву не хватает сил держать ветки, порождать семена, приходится обрубать сухие или гнилые ветки, тех, что обломились. Где листики завяли. Они уже не зацветут. Я говорю ему – руби! Руби сам, пока нас не иссушили под корень.
Кира кивнула. Она почти засмеялась. Наверное, психиатры с трудом сдерживают смех, когда к ним приводят очередного Иисуса, приносящего себя в жертву ради человечества, или еще какого спасителя и борца за добро против зла. Она где-то читала, что в период после выхода Дозоров, Лукьяненко, психушки наводняли иные, стоящие на стражи тьмы и света. А у нее древо рода. Дарья нашла объяснение своей безумной привязанности к сыну. Объяснила, почему болезненное желание опекать, ограничивать, контролировать, благо, героическое и самоотверженное. Самая разная информация, которую она встречала в своей жизни, удачно и правильно, словно кирпичик к кирпичику, ложилась в этот ряд. И культ Вершительниц, и дерево в японском стиле, украшения – семена, которые она разбрасывала по свету. Все казалось подтверждением верности избранного пути.
Специалист по психопатологии смотрела на Дарью, которая принялась раскачиваться из стороны в сторону. Психоз снова набирал силу. Но Кира была уверена, Дарья осознавала происходящее. Знала и понимала, что ее сын убивает женщин в угоду выдуманному ей культу.
– Когда к вам приходит Вадим? – спросила Кира. – Сегодня придет?
– Как ветку гнилую обрубит, так придет, – прошептала Дарья.
Кира подошла к женщине вплотную, прижала ее плечи к спинке кресла, а кресло к столу, чтобы заблокировать колесики. Дарья не могла пошевелиться. Но дернулась едва заметно. Кира удовлетворенно заметила в ее глазах страх. Ну надо же, чудовища испытывают человеческие чувства.
Впрочем, Вергасова не обольщалась. Это всего лишь один из симптомов болезни. Резкие перепады настроения и скачки самых разных эмоций.
– Вадим похитил Елену. Если он убьет ее, вы останетесь без помощи. Может, ваш сын и питает дерево рода, кровью и болью, но конкретно за ваше пребывание здесь платит Елена. Бесплатно вас тут держать не станут. И с нормальными людьми не оставят. Вы опасны для общества. Вам светит государственная психушка, состояние овоща, обколотого галоперидолом и феназепамом, и уж точно, семян своих, вы оттуда не поразбрасываете, – жестко проговорила Вергасова, глядя прямо в глаза Дарье.
Она допускала, что бросает слова в никуда. «Психи удобно устроились, – подумала Кира. – Прикрылся болезнью, и твори, что хочешь. Впрочем, в психушке церемониться не станут».
Она отпустила Дарью, выпрямилась и отошла от женщины. С ее стола она взяла крошечного паучка из проволоки. Тонкого, изящно
