Жорж Сименон - Похороны месье Буве
Три окна были распахнуты настежь. Фотоаппарат, куда более громоздкий и тяжелый, чем обычно носят фотографы, стоял на треножнике.
Они вытащили из шкафа одежду месье Буве и разложили ее по комнате.
— Как он был одет, когда умер?
Она показала им на кремовую куртку и серые брюки. Едва она заглянула в спальню, крик вырвался из ее горла: с постели стащили матрасы, и тело лежало на голой кровати, без простыней и без одежды.
В углу комнаты один из полицейских сидел на стуле и вполголоса подсчитывал золотые монеты.
— Сколько?
— Я насчитал девятьсот, шеф. Тут еще есть кое-что.
И он продолжил счет, шевеля губами.
Золото, должно быть, обнаружили во вспоротом матрасе. Его вспороли еще до прихода полиции, потому что консьержка успела заметить несколько перьев, а им больше неоткуда было взяться.
Двое мужчин вертели покойника, словно манекен, одевая его, когда же они закончили работу, один из них решительно взял консьержку за плечо и вывел в ярко освещенную гостиную.
— Сколько раз за эту ночь вы дергали за шнурок?
— Только один жилец вернулся после того, как я легла спать.
— Я спрашиваю, сколько раз вы дергали за шнурок.
— Один раз.
— Вы в этом уверены?
Она взглянула на переодетого Буве, которого в это время усаживали на стул, перед объективом фотоаппарата, и ей не хватило духу солгать.
— Не совсем уверена. Я очень плохо спала. Была жара. Мне что-то снилось. Я дернула за шнурок и опять заснула, а когда позже проснулась, мне показалось, что это было как-то не в то время.
— Что значит «не в то время»?
— Я хочу сказать, что месье Франсис тогда еще не должен был вернуться.
— Вы открывали ему дверь еще раз?
— Не помню. Я пыталась вспомнить. Может быть, я дернула за шнурок машинально? Это настолько вошло в привычку, понимаете…
— Где он?
— Месье Франсис? На пятом этаже, дверь налево. Он только что опять пошел к себе.
Одного из сотрудников послали расспросить его.
— Предметы в комнате на том же месте, как вы их видели вчера?
— Кажется, да.
Она беспокойно огляделась, стараясь не смотреть на Буве, который сидел на стуле совсем как живой. Это показалось ей кощунством, и она захотела уйти.
— Посмотрите хорошенько на мебель.
— Мне кажется, рылись в картинках.
Но и в этом она не была уверена. Она ничего теперь уже не знала. Солнце сквозь открытые ставни било ей прямо в лицо, как тогда, когда она приходила сюда заниматься хозяйством, и она вдруг разрыдалась. Полицейский, который задавал ей вопросы, мягко похлопал ее по плечу:
— Ну же! Ну! Успокойтесь. В конце концов, это не ваша вина. Но нам необходимо знать. Идите выпейте что-нибудь. Я сейчас приду спросить вас еще кое о чем.
Она чувствовала себя чуть ли не предательницей, но не могла дольше оставаться в этой комнате. Стоявший в дверях полицейский разгонял жильцов, столпившихся на лестничной клетке. Дверь к Сардо была приоткрыта. Месье Сардо, наверно, завтракал, ему было пора на работу.
Старая мадам Орель окликнула ее через дверь, до которой дотащилась в своей инвалидной коляске:
— Что там такое?
— Не знаю. И не спрашивайте. Это конец всему. Видели бы вы, что они там творят!
Фердинанд, грязная скотина, снова улизнул, сидел, верно, в бистро на углу, пил и делился новостями с приятелями. На тротуаре толпились люди, и позавчерашний полицейский прикрикивал на них для острастки.
Первые журналисты приехали только к девяти часам, и тут же началась сутолока; мадам Жанна перестала следить за происходящим. Ее как будто выжили из дома. Незнакомые люди входили, выходили, взбирались по лестнице, снова спускались, заходили в ее каморку, как в общественное место. Три раза за пять минут у нее перед носом вспыхивал магний — ее фотографировали. Ей уже было все равно, где ее Фердинанд, а он пользовался этим в свое удовольствие.
Между тем все только начиналось. Начальник уголовной полиции едва успел получить первые телефонные донесения. Он приказал вызвать Бопера и ждал его в кабинете с открытыми окнами.
Когда инспектор постучал в дверь, как раз принесли телеграмму с пометкой «срочно!», и начальник заставил его минутку подождать за дверью, пока читал ее.
Очень важно задержать похороны Буве он же Сэмюэл Марш до моего приезда тчк имею свидетельства личность Марш такая же фальшивая как Буве тчк Буду Париже двенадцать сорок пополудни
Йорис Костерманс
Телеграмма пришла из Анвера, куда газета, в которой говорилось о Марше, должна была попасть накануне к вечеру, скорее всего, довольно поздно.
— Входите, месье Бопер. У вас есть новости?
— Я отыскал клошара.
— Какого клошара?
— Которого консьержка видела шатающимся вокруг дома вечером, когда скончался ее жилец. Его знают в квартале Мобер под кличкой Профессор.
— Что он вам сказал?
— Пока ничего. Когда я его нашел, вчера, часов в одиннадцать вечера, он был мертвецки пьян. Я отправил его в каталажку и как раз шел туда к нему, когда вы меня вызвали.
Он не добавил, что почти не спал; это было заметно по его посеревшему лицу и мешкам под глазами.
4
Профессор еще спал, когда Бопер явился за ним в каталажку.
— Это к тебе! Небось, ты наследник Рокфеллера! — заорал ему в ухо один из соседей, увидев специалиста по семейным розыскам.
Старик посмотрел на инспектора без страха, без удивления, но это вовсе не означало, что он узнал в нем человека, арестовавшего его накануне. Он принялся искать вокруг себя башмаки, что было очень важно, ведь нищие чаще всего крадут друг у друга именно обувь.
Наконец он их нашел, медленно обулся, еще не совсем покинув мир снов, из которого его так внезапно вырвали.
Он шел за хмурым полицейским, не спрашивая, куда его ведут. Проходя мимо охранников, расписался в реестре и, очутившись на ярком солнце, зажмурился.
Бопер предпочел не идти подземным коридором, а обогнуть Дворец правосудия поверху, но свежий воздух ничуть не приободрил старого клошара, который, впрочем, не проявлял недовольства и старался поспевать за инспектором. Было видно, что у него кружится голова и что он нетвердо стоит на ногах.
— Есть хочешь?
Старик не осмелился сказать «нет» и объяснить, что ему не до еды, но инспектор, видимо, понял и так, потому что вместо того, чтобы выйти на набережную Орфевр, повел своего спутника в маленький бар на площади Дофин.
— Красного?
Того это великодушие ничуть не удивило, как не удивило то, что он проснулся в каталажке. Он знал, что такова жизнь. Сегодня нарвешься на кого-нибудь вроде этого, завтра попадется крутой и даст ногой в зад.
Хозяин бара оценил ситуацию с одного взгляда:
— Литр?
Он принес бутылку крепкого, почти фиолетового вина, старик тотчас сделал огромный глоток прямо из горлышка, после чего снова закрыл бутылку пробкой и привычным жестом сунул ее в отвислый карман.
Он на глазах возрождался к жизни, точно растение, которое наконец полили. Походка оставалась пошатывающейся, но это, должно быть, всегда было так, и, поднимаясь по лестнице Дворца правосудия, он несколько раз останавливался перевести дух.
Каждый раз, когда Бопер приводил кого-нибудь для допроса, ему приходилось искать свободный кабинет, ибо после тридцати лет службы он так и не имел своего собственного. Он стучался в какие-то двери, наудачу, и не настаивал, если ответом было недовольное ворчание.
На сей раз, он устроился довольно быстро, ведь добрая половина сотрудников была в отпуске.
— Садитесь.
Он не «тыкал» старику, как это непременно сделал бы любой другой. Не напускал на себя важного, таинственного вида, вытащил из кармана толстый блокнот, точно коммивояжер, принимающий заказ.
— Можно? — спросил Профессор, указав на бутылку в кармане. На этот раз, отхлебнув вина и шумно выдохнув, он словно стряхнул последние следы бурной ночки.
— Ваше имя?
— Все зовут меня Профессором.
— У вас есть удостоверение личности?
Не из кармана, а из шапки он вытащил засаленную, потрескавшуюся картонную карточку, на которой с трудом можно было прочесть: Феликс Легаль.
В графе «профессия» значилось «старьевщик», вероятно, потому, что он проводил ночи, роясь в мусорных баках. Он казался не таким старым, как можно было подумать, — неполных шестидесяти пяти лет.
— Вы знали Рене Буве?
Старик, сопя, смотрел на него и, казалось, не понимал.
— Я спрашиваю, знали ли вы некоего Рене Буве?
— Он чего делает-то?
— Позавчера вечером… — начал было инспектор, но тут же сообразил, что эти слова только запутают собеседника, давно уже измерявшего время не сутками, а литрами.
— Вы слушаете меня?
— Да, месье. Можно?
Теперь бутылка осталась у него в руке, он даже не заткнул ее.
