Плохая кровь - Сара Хорнсли
Кайф от того, что она становится беспомощной и неподвижной, больше не казался ему достаточным. Скоро ему захотелось синяков. Разумеется, расположенных в специально выбранных местах. Он всегда действовал весьма осмотрительно. К тому времени он начал использовать детей против нее.
Эвелин подумывала о том, чтобы обратиться в полицию, но не могла забыть скандал, о котором во времена ее детства писали все газеты: он был связан с тем, что масоны практически заполонили полицию. Это случилось много лет назад, и можно было надеяться, что все изменилось, но те публикации посеяли в ее душе семена недоверия, от которых она не могла избавиться. Не примет ли полиция сторону Джерарда? Единственный человек, на которого могла положиться Эвелин, – она сама. Все остальное слишком рискованно. Так она узнала, что можно проявлять два противоположных качества одновременно – быть и хорошей, и плохой матерью. Плохой матерью, которая не может отыскать способ увезти своих детей подальше от отца и позволяет монстру изображать героя. И в то же время – хорошей матерью, которая отчаянно защищает их и принимает на себя всю боль, чтобы им не пришлось страдать.
Она полагала, что так будет правильно. Она могла бы смириться с тем, что они любят ее меньше, чем его, – до тех пор, пока он не причиняет им боль. Но она ошибалась. Несмотря на все ее усилия, монстр все равно вырвался на свободу. Она на собственном опыте убедилась, что приручить зверя невозможно, и больше не повторит этой ошибки…
Дверной звонок пропел тошнотворно-сладкую мелодию, и Эвелин вслед за Максом прошла внутрь дома, на кухню. Она с гордостью отметила, что эта кухня сильно уступает ее собственной.
– Мы больше не будем платить, – заявила она, радуясь, что ее голос не дрожит.
Но, несмотря на столь уверенное начало разговора, Стоуны быстро потеряли контроль над ситуацией. Рашнеллы оказались более грозными противниками, чем рассчитывала Эвелин. Однако она заранее сознавала, что надежды могут не оправдаться, и потому не пала духом. На этот раз не она недооценила своих противников – это они недооценили ее.
Она посмотрела на Макса. Ее прекрасный сын… Он сейчас был не похож на себя – глаза расширились от страха, тревога не давала ему стоять на месте, – и это стало для Эвелин решающим фактором.
Изрядная часть ее семьи и так была отнята у нее. Далеко не во всех потерях были виноваты Рашнеллы, она знала это, но не могла позволить им забрать то, что осталось. Она не могла потерять ни сына, ни дочь.
Ее пальцы стиснули холодную металлическую рукоять в кармане, и, когда Марк Рашнелл направился к телефону, решение было принято мгновенно. Времени на слабость не было. Она должна была выполнить важную работу. У Эвелин Стоун было много социальных ролей, но в глубине души она оставалась просто матерью. И сейчас ее сын нуждался в материнской защите.
Глава 45
Поездка домой проходит как в тумане, и я даже удивляюсь тому, что не проехала свою остановку. Я иду домой от станции, и мое расстегнутое пальто развевается на пронизывающем ветру. Я больше не в состоянии чувствовать холод, который пробирает меня до костей. Вместо того чтобы опустить голову и уклониться от резких порывов ветра, я продолжаю смотреть прямо перед собой, благодарная ледяному холоду за напоминание о том, что я все еще жива и что у меня есть это тело – даже когда я чувствую себя отделенной от него.
Моя мать – лгунья.
Моя мать – убийца.
Я крепко стискиваю зубами язык, пока жгучая боль и необходимость от нее избавиться не остаются единственным, о чем я могу думать.
Я пытаюсь осмыслить происходящее, но мозг не может довести до конца ни одну мысль – ее тут же перебивает другая. Если на спусковой крючок в доме Рашнеллов нажала мать, а не Макс, значит, он действительно покончил с собой? О чем еще она солгала? А что насчет Джейка? Если он не помогал Максу, не выгораживал его, то почему теперь его обвиняют в преступлении, которое совершила моя мать?
Я достаю телефон и набираю один из немногих номеров, которые до сих пор знаю наизусть, – наследие моих подростковых лет. Она отвечает быстрее, чем я ожидала, и, несмотря на то что это я ей звоню, я не могу подобрать слова.
– Ты на связи? – спрашивает она.
– Я знаю, – шепчу я. Так громко, как только могу. – Это сделала ты.
– Ты одна?
– Да.
– Я скоро приеду.
Это будет первый раз, когда она навестит меня здесь, в моей новой жизни, и я надеялась этого избежать, но у меня нет сил спорить, и я просто вешаю трубку, не отвечая.
* * *
Я вижу ее через окно, когда она выходит из подъехавшего к дому такси, и думаю о том, что, может быть, впервые в жизни вижу ее по-настоящему. Оказывается, моя тихая мать никогда не была такой уж тихой…
Я открываю дверь, прежде чем мама успевает нажать на кнопку звонка, и она заходит внутрь. Мы обе молчим. Похоже, это наша семейная особенность. Я провожаю ее в гостиную и наливаю нам обеим по порции бурбона. Но никто из нас не произносит ни слова. Это такой социальный танец? Игра? Я проглатываю свою гордость и заговариваю первой.
– Больше никакой лжи, – требую я, протягивая ей бокал. Наклонившись, замечаю полукруглый шрам у края ее ключицы – там, где платье не до конца закрывает круглую отметину, которой когда-то заклеймил ее мой отец. Это лишь один из многих шрамов, скрытых под одеждой.
– Я приехала сюда не для того, чтобы лгать тебе, – говорит мама, делая глоток.
