Ирина Лобусова - Без суда и следствия
На улице было холодно, снег хрустел под ногами. Первого января был выходной, поэтому целый день я убила на то, что просто бродила по улицам, пытаясь познакомиться с городом чуть лучше. Теплый пушистый шарф заиндевел по краям, мне даже показалось, что на щеках моих выступил иней. 2 января путь мой лежал в центр к первому попавшемуся справочному бюро. Вскоре я раздобыла один адрес. Дома, еще ничего не зная о банде Филядина, я рассчитала, что обратиться будет лучше всего именно в эту инстанцию.
Помню спертый воздух приемной. Толпа озверевших людей. «Ходют и ходют, главно шоб без очереди», — злобный шепот одной раскормленной тетки.
— Вы куда? — вытянулось лицо секретарши.
— На прием.
— Через месяц. На этот записаться уже нельзя. Люди ждут по несколько месяцев.
Я нахально уселась на один из стульев в приемной и заметила, что всклокоченная прическа секретарши усыпана перхотью.
— Женщина, я вам что сказала? Нечего тут сегодня сидеть! Вас не примут! Уходите!
Сижу и молчу. Глаза девицы вылезают из орбит. Нос морщится от крика.
— Вам что, не ясно? Что вы комедию ломаете? Я сказала — вон отсюда! Ишь, тварь наглая! Я сейчас вызову охрану! Совсем совести у людей нет!
— Женщина, шо ты тут села? Ты думаешь, вперед всех пролезешь? — Дородный мужчина встал и подошел ко мне. — Вот тварь наглая! Я к тебе обращаюсь! А ну вали отсюда, а то щас в окно выкину.
Он выглядел весьма устрашающе со своими огромными кулаками. Я не пошевелилась — ноль эмоций. Посетители приемной начали заметно роптать. Из-за обитой кожей двери высунулась красная щетинистая очкастая физиономия.
— Люся, не мешайте работать! Что за галдеж? Что происходит?
— Петр Егорович! — Девица истерически вскочила из-за стола и бросилась к нему. — Эта женщина тут уселась вот! Я ей сказала, что на этот месяц приема нет, а она села и не собирается уходить. Петр Егорович, может, я вызову охрану? — У девицы были толстые кривые ноги.
Косой мужской взгляд в мою сторону. Закидываю ногу на ногу, покачивая носком кроссовки, грудь вперед. Взгляд теплеет.
— Вот эта женщина? — говорит Петр Егорович. Подходит ко мне. Взгляд совсем уже теплый.
— Вообще-то сегодня я вас принять не смогу… Но так и быть — дождитесь конца приема, а там что-нибудь придумаем.
Бросаю свою самую ослепительную улыбку. С этой минуты становлюсь личным врагом секретарши. Народ в приемной молчит. Отсчитываются часы.
Первый час ожидания. Серое, снежное небо над городом. Я сижу словно по привычке, уже неживой автомат. Нет ни одного чувства, ни одной мысли. Нет даже боли — только свинцовая окаменелость, только секретаршин компьютер отсвечивает зеленым на паркетный пол, только мигает лампа дневного света. На моей крокодиловой сумочке давно сияет во всю величину жирное, потное пятно от пальцев. Я слишком долго носила эту сумку в руках. Наверное, так давно я родилась на свет.
Два часа. В кабинет за кожаной дверью входят и выходят какие-то люди. Одни сидят там долго, другие — лишь несколько минут. Одни выходят с мрачными лицами, другие прикрывают сияющие физиономии кипой шуршащих бумаг. Сквозь решетчатое окно вижу, как начинает идти снег. Я ничего не ела с утра, но мне некогда думать о еде.
Три часа. Кажется, старуха с полосатой сумкой, только что скрывшаяся за дверью, последний посетитель.
Я бросаю взгляд на часы. До полного окончания приема остается пятнадцать минут. Меня не успеют принять. Секретарша старается не смотреть в мою сторону. Примерно с полчаса назад явилась какая-то подруга, и, жестами указывая на меня, секретарша жалуется очень нервно на главную виновницу неприятной истории. Уставившись прямо мне в лицо, подруга начинает хохотать, всем своим видом демонстрируя, что на такую, как я, обратить внимание способны только слепые и психи.
Шел снег. Минут через двадцать старуха с полосатой сумкой вышла в сопровождении Петра Егоровича. О моем существовании он успел забыть.
— Ах, это вы… Сегодня я вас принять не смогу… Приходите завтра, с утра. Люся, запиши женщину назавтра.
— Фамилия? — Дикая злоба в глазах Люси.
— Каюнова.
Убедившись, что моя фамилия внесена в какую-то бумагу, Петр Егорович берет меня под локоток и выводит из приемной. В коридоре стараюсь освободиться.
— Так вы что, вечером заняты? — удивленно понимает он.
— К сожалению, да.
— А мы могли бы неплохо провести время.
— Лучше в другой раз.
— Вы рассказали бы о своем деле.
— Оно слишком официальное и может испортить приятную атмосферу вечера. Поэтому вам будет удобнее выслушать меня в другой обстановке.
Было два часа дня, когда я вышла из здания и медленно пошла по улице. По дороге забежала в недорогое кафе. Снег прекратил идти. Температура была плюсовая, вскоре улицы и проспекты покрылись чавкающей, мокрой грязью. Капли мутной воды блестели на грунтовом покрытии шоссе. В вагоне метро сквозило. Я ехала в редакцию одной из центральных газет. Это тоже входило в мой план. Около года назад в Н. я познакомилась на одной из многочисленных презентаций с неким Китиным, журналистом этой газеты. Дело было зимой. На следующий день после презентации Китин явился в редакцию четвертого канала с букетом очень красивых белых роз. Когда же ему сообщили, что я замужем и мой муж Андрей Каюнов, Китин очень расстроился. Розы я, конечно, забрала, но дальше обычного делового партнерства наши отношения не зашли. После мы несколько раз говорили по телефону, а в апреле (за три месяца до трагедии) он напечатал в своей газете пространное интервью со мной и лучшую из моих фотографий. Интервью заняло целый газетный разворот. Теперь я ехала к нему в редакцию, надеясь на то, что он сможет мне помочь. Хотя бы напечатать статью, в которой я расскажу правду. Редакция газеты была расположена в новом девятиэтажном здании на седьмом этаже. Поднимаясь в лифте, я украдкой бросила на себя взгляд в зеркало. Из зеркала на меня смотрело худое, изможденное лицо с обтянутыми пергаментной кожей скулами и белыми волосами, плохо выкрашенными и жалко свисающими по обеим сторонам лица. Ничего общего не было между роскошной блондинкой с изумительной прической и макияжем с газетных фотографий и непричесанной, не накрашенной, худой, уставшей женщиной, глядевшей в зеркало лифта.
Кроме меня, на седьмом этаже вышли еще двое мужчин. Длинный редакционный коридор напоминал общежитский — с двумя рядами унылых белых дверей, уходящий вглубь, к большому окну во всю стену. Изредка двери приоткрывались, и по коридору пробегали молодящиеся старухи с зажженными сигаретами и кипой каких-то бумаг в руках. Я шла по коридору, читая таблички на дверях. Дверь с надписью «Сергей Китин, собственной корреспондент» была заперта. Открыла соседнюю дверь и спросила у пожилого мужчины, сидящего за письменным столом, есть ли Китин. Он ответил, что Китин есть, только вышел пять минут назад. Я стала ждать в коридоре. Намазанные курящие старухи бегали мимо меня. У меня создалось впечатление, что в этой редакции штат состоит исключительно из курящих старух. Каждая из них, пробегая мимо, бросала на меня заинтересованный недоброжелательный взгляд. Наконец какая-то, с особо отталкивающей внешностью, притормозил рядом.
— Мы с вами раньше не встречались? Ваше лицо мне кого-то очень напоминает, — обратилась она ко мне.
— Нет, мы не встречались. Я бы запомнила вас.
— И все-таки где-то я вас уже видела. Мне действительно очень знакомо ваше лицо.
— Право, не знаю.
— Вы не работаете в «Столичном вестнике»?
— Нет.
— Ну, может, я обозналась. Вы ждете Китина?
— Да.
— Я его только что видела, он есть.
И понеслась от меня прочь со своей зажженной сигаретой и кучей недавно отпечатанных газет.
Минут через пять в конце коридора появился сам Китин, разговаривающий с мужчиной лет тридцати и очередной старухой.
— Вы ждете меня? — спросил он, когда вся троица поравнялась со мной.
— Да, вас, разве вы меня не узнаете?
— Впервые вижу. У вас ко мне какое-то дело?
— Да. Я хотела бы с вами поговорить.
— Пожалуйста, подождите несколько минут.
По взгляду его серых глаз я поняла, что он узнал меня еще с конца коридора, и мое появление вызвало у него тревогу. Наговорившись, Китин отпер дверь кабинета, пропустил меня вперед, указал рукой на кресло возле стола, потом выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, и заперся изнутри.
— Я вас слушаю.
Я молчала. Он снова оглянулся по сторонам и продолжил:
— Уф… Извини, но я должен был так говорить. Лучше, если никто не будет знать, что я с тобой знаком и что ты приходила ко мне сюда.
— Меня и так вполне могли узнать.
— Нет. Ты очень изменилась с апреля. Извини еще раз, но ты не похожа на женщину с газетных фотографии. Ты выглядишь так плохо, что тебя можно узнать с огромным трудом.
