Ирина Лобусова - Без суда и следствия
Вернувшись обратно, Филядин громко выругался.
— Кошка просто упала с карниза, — сказал Сикоров.
Они уселись на диван и закурили (я почувствовала сигаретный дым). Из моего убежища все прекрасно было видно и слышно.
— Если ты, сука… — Я услышала голос Филядина.
— Заткнись! Ты мог ее повесить, подстрелить, утопить, сжечь живьем, если б не был таким кретином! Так что нечего из меня делать крайнего!
— Откуда я мог знать, что она у тебя?
— Надо было догадаться!
— Кто мог знать, что она приползет к тебе, идиотка?
— Она позвонила.
— Где твоя корова?
— Нонка? Ты что, не помнишь? Ты ж ей сам сказал…
— Да, я вспомнил. Если Каюнова не явится, я тебя сам зарежу.
— Ублюдок! Ты мог ее убить!
— Мне не нужно было ее убивать! Ты, дерьмо, сколько я могу объяснять? Я хотел знать, на кого она выведет!
— И что, узнал, кто прибил тех недоносков?
— Допустим!
— А раньше не знал!
— Заткнись, мразь!
На несколько минут в комнате наступило молчание. Нарушил его Сикоров невыносимым умоляющим тоном:
— Но мы же договорились, да? Я же первый тебе позвонил! Когда она стала выходить на улицу — Нонка мне рассказала, — я начал психовать и позвонил тебе.
— Следовало бы раньше!
— Но я же отвез ее сюда специально, чтоб ты меня прикрыл! Насчет «Парадиза» и наркотиков…
— Твоя дешевка-наркоманка первая пасть развяжет.
— Нет! Она будет молчать! Это твердо, с гарантиями!
— Ты ее что, прибил?
— Нет, ну что ты, конечно, нет, как я мог…
— Что ты сопли распустил! Я тебе все обещал — значит, так и будет. Если Каюнова уже успела поднять базар…
— Нет, не успела!
— Я тебя от всего отмазываю! Понял? В обмен на Каюнову! Но ее пока здесь нет.
— Она придет. Только вот она пасть раскроет…
— Замолчит — можешь быть уверен. Если и твоя подстилка молчать будет, все закончится хорошо. Мыс тобой уже сто лет знакомы. Какие тут могут быть счеты… А ты дурак: Каюнова — красивая телка!
— Она ж сдвинутая на своем психе. Терпеть таких не могу! Снаружи — все как у бабы, внутри — мужик в юбке. Да еще какой мужик! Тебе, кстати, такие нравятся.
— У меня есть ее сестрица, она дура, а с дурами легко. Запомни это на будущее, сынок. Чтобы управиться с такой дрянью, надо быть либо роботом, либо оставить на ее роже парочку хороших шрамов. Да и то вряд ли. Кстати, который час?
— Не психуй, скоро придет. Куда ей еще ползти, увидит свет в окне, подумает, что Нонка вернулась. Больше никуда она не пойдет. Дома — менты, к сестре — тебя боится. Друзей у нее нет.
— Такие суки ни хрена не боятся!
— Все равно она рисковать не станет. Она мне доверяет.
— Посмотрим.
— Да придет, точно.
В тесном вонючем туалете я покрывалась липким потом. В висках стучало. Мне хотелось кричать. В кухне раздались шаги, кто-то открыл холодильник, потом закрыл, потом вернулся в комнату. Я услышала звук наливаемой в стаканы жидкости, и в воздухе разлился острый запах алкоголя.
— Твои ее убить хотели там, в переулке? — спросил Сикоров.
— Психанули просто. Потом рассказывали, что в нее словно бес вселился, у них выхода не было, она гоняла по всему городу кругами, чуть ментов на хвост не привязала. Они и начали пальбу. С перепугу. Кстати, тот — ну, ты знаешь, о ком я говорю, — был за рулем, так он до сих пор уверен, что она ушла от них не без помощи нечистой силы. Представляешь, я сейчас очень жалею, что они ее не пристрелили или не попали в бензобак.
— Да уж, был бы кайф.
— Ничего, справимся с этой проблемой, нужно только время, чтобы все улеглось. Труп не найдут, супруга расстреляют, пару месяцев — и никаких проблем.
— А вдруг ее найдут?
— Ты что, придурок? Ты бочки во дворе видел?
Речь, очевидно, шла о серной кислоте. Вскоре голоса стали заплетаться. Я осторожно приоткрыла дверь своего убежища. К счастью, в кроссовках я могла двигаться совершенно бесшумно. На кухонном столе лежала кожаная куртка Филядина, из кармана торчал плотно набитый бумажник. Я подкралась к столу, затаив дыхание, и, вытащив бумажник из куртки, положила его в свой карман. Можно ли украсть деньги у вора? Мне было не до моральных норм. Так же бесшумно прокралась к входной двери. К моему огромному счастью, она не была заперта. Я открывала ее не меньше минуты, движения мои были как на заторможенной пленке. Наконец я вышла наружу. И тут разыгравшееся воображение подсказало мне небольшую шутку. Сквозь окно не смог бы пролезть человек. Я достала из кармана ключ и стала громко запирать дверь, до упора поворачивая замок. Голоса смолкли. Они ждали, когда я войду внутрь. Да, забыла: шутка заключалась в том, что я утащила не только бумажник Филядина, но и единственный ключ Сикорова, висевший за дверью. Теперь, чтобы выйти из подвала, им пришлось бы ломать дверь.
Продолжения дожидаться не стала. Я побежала оттуда прочь, и шаги мои гулко раздавались под сводами подъезда в городе, давно опустевшем в холодной зимней ночи. Было 30 декабря. Я вскочила в троллейбус на ходу, взмыленная, взмокшая, я ехала на вокзал. Людей было мало, но сиденья были заняты. Я стояла возле окна, временно прощаясь с любимым городом и с Андреем, в этой ночи живущим в одном из каменных лабиринтов. Привокзальная площадь была залита огнями. Я остановилась под фонарем и вытащила бумажник Филядина. Он был забит визитными карточками, бумажками с телефонами без фамилий, карточками девиц по вызову (я мысленно пожалела Юлю). Денег — пятьсот долларов, купюрами по сто, пятьдесят и двадцать баксов. Этого мне должно было хватить.
Нельзя сказать, что решение уехать было внезапным. Скорее наоборот, я долго думала, что так и следует поступить. Я собиралась ехать в Москву, к Генеральному прокурору, в Верховный суд, во все самые высшие юридические инстанции. Ехать без денег и без связей. Пробивать железобетонные стены лбом.
Поезд в Москву отправлялся через два с половиной часа. Билетов в кассе, конечно же, не было. Проводники (за полчаса я обошла весь состав) брали меня только за сто баксов. Это было слишком дорого, ведь неизвестно, сколько времени мне понадобилось бы жить в столице. Отчаяние заползало в душу. В конце концов я выложила бы деньги, но меня поймал какой-то привокзальный пьяница и предложил за двадцать долларов верхнее боковое место в плацкарте. Стоит ли говорить, что я немедленно купила билет и гордо прошествовала в вагон. Вещей у меня не было, я уезжала в том, в чем ушла из дома. Плюс пушистый шерстяной шарф Нонки. В купе ехала семья — муж, жена и двое детей. На первой боковой полке, внизу, — ожиревшая старуха. Я ей очень не понравилась (и действительно, я слишком напоминала бомжа). Поезд шел ровно одни сутки, и в Москву мы прибыли бы на следующий вечер, часов в семь. В предновогоднюю ночь 31 декабря.
Я предполагала остановиться у своей однокурсницы — еще на втором курсе она вышла замуж за врача и уехала с ним. Год назад она приезжала вместе с мужем — он открыл частную больницу и стал очень богатым человеком. Они приехали развивать коммерческие связи. В их честь был дан самый крупный банкет в дорогом и шикарном ресторане. Мы присутствовали на нем с Андреем. Потом я брала интервью у ее мужа. Лида (так звали мою однокурсницу) взяла с меня клятвенное обещание обязательно приехать в Москву и остановиться только у нее, заставив выучить наизусть телефон. Так я и запомнила ее телефон почти год назад. Наверняка Лида знала все подробности дела моего мужа (она всегда обожала сенсации). Кроме нее, в Москве я никого не знала, и остановиться мне было негде. Я надеялась, что по старой дружбе она не посмеет мне отказать. И еще я втайне надеялась, что у ее мужа могут быть какие-то связи в инстанциях и он поможет мне хоть немного.
Мимо окон поезда проплывал город, в котором оставался Андрей. Сутки в поезде тянулись мучительно, бесконечно — как кошмарный сон. Все это время я пролежала на полке, прижимаясь к грязной подушке и наблюдая в окно унылый предзимний пейзаж. Я ничего не ела (все рубли, которые у меня были, потратила на постель, а менять доллары в Н. я не хотела — вдруг на них были номерные знаки какого-то банка, и Филядин обратился в милицию — он был вполне способен на это). День был серый, местами лил дождь, и было до удивления тоскливо и скучно наблюдать за мутными потеками дождевых капель на немытом стекле.
В окрестностях Москвы лежал снег. На узком перроне с мешками, корзинами, чемоданами, сумками сновали толпы людей. Увидев двоих милиционеров, я поспешила раствориться в толпе. В обменном пункте возле общественного туалета я разменяла на рубли двадцать долларов. Купила несколько жетонов для телефона-автомата. После третьего гудка трубку сняли.
— Лида? Это говорит Таня Каюнова.
Повисло молчание.
— Алло, Лида! Ты меня не слышишь?
