Ирина Лобусова - Без суда и следствия
— Лида? Это говорит Таня Каюнова.
Повисло молчание.
— Алло, Лида! Ты меня не слышишь?
— Что ты делаешь в Москве?
— Я приехала только что. Могу я у тебя остановиться?
— Зачем ты приехала?
— По делам. Так что?
— Знаешь, я сейчас очень занята. Ты звонишь очень не вовремя. Позвони через два часа. Может, к тому времени я освобожусь.
— Лида, ты меня не поняла! Я приехала в Москву только сейчас, и мне негде остановиться!
Резкий металл в ее голосе чуть не поранил мою барабанную перепонку.
— Я уже сказала, что очень занята и ты звонишь не вовремя! Позвони, если хочешь, позже.
В трубке раздались короткие гудки. Я опешила, не ожидая такого приема.
Мне трудно и больно вспоминать каждый день, проведенный в Москве, но самую страшную боль причиняют мне воспоминания о тех двух часах. На метро я доехала до центра, а потом долго бродила по людным улицам и площадям, отражаясь в стеклянных витринах фирменных магазинов.
Ночь была праздничной, загадочной и очень счастливой для всех, кроме меня. Счастливые люди бежали домой встретить праздник. Я любила Новый год и встречала его с Андреем. Всегда. Счастливые люди в толпе не поднимали на меня глаз. Пошел снег. Крошечные частички воды танцевали в пламени уличных фонарей. На каждом углу ослепительно ярким неоном загорались вывески модных ресторанов и казино. К ним подъезжали роскошные лимузины, открывались дверцы, и на асфальт вступали укутанные мехами женщины и мужчины во фраках и вечерних костюмах. Огоньки бриллиантов сверкали сквозь белый мех. Охрана близко не подпускала прохожих.
Была праздничная ночь. Я бродила по улицам и ела пирожок с мясом, купленный в привокзальном буфете. Замерзшая и абсолютно никому не нужная в Москве. В подземных переходах метро грелись нищие, смотря гнилостными, воспаленными глазами на снег, ежась от холода в своих лохмотьях. Босые нищие дети, стоя на снегу, протягивали к прохожим руки.
Еще на вокзале я попыталась узнать, сколько стоит снять хотя бы койку. В самом отдаленном районе — не меньше десяти долларов в сутки. Моих денег хватило бы на несколько дней.
Ночь была праздничной и счастливой. В окнах квартир домашним теплом блестели лампочки в люстрах, и счастливые семьи рассаживались за столом. Ни один человек из этих семей не понимал, что значит просто сидеть рядом с тем, кого любишь. Они принимали как должное улыбки любимых и радостный блеск в глазах детей. Медленно падал снег и таял на моих губах. Через два часа я стояла в телефонной будке.
— Я не сомневалась, что ты позвонишь. Люди твоей породы исключительно нахальны и не думают ни о ком, кроме себя. Они не понимают, что своим появлением могут скомпрометировать других людей, — голос бывшей подруги вливался в меня раскаленным свинцом. Они не понимают, что могут бросить пятно на чью-то репутацию.
— Послушай, — я охрипла, — я звоню тебе потому, что мне не к кому пойти. У меня нет денег, чтобы снять койку. Оставь свои высказывания. Я просто спрашиваю, могу ли остановиться у тебя или нет. Ответь, пожалуйста, прямо.
— У тебя нет денег, значит, ты не заплатишь мне ни копейки! Тебе что, действительно, некуда пойти?
— Действительно.
— Но, надеюсь, ты теперь сама понимаешь, что отношение к тебе не может быть прежним.
Я молчала.
— Так и быть. Надеюсь, никто не узнает о том, что я впущу тебя на несколько ночей в прихожую. Я впущу тебя только ради нашей старой дружбы. Если б ее не было, я просто выгнала бы тебя на улицу.
Сквозь зубы процедила адрес. Не было ни обиды, ни боли — только мертвая пустота и туман, клубящийся надо мной.
А снег, медленно кружась в свете уличных фонарей, плавно падал на землю. Была новогодняя ночь.
На Лиде был халат из темно-бордового бархата, отороченный чернобуркой. Она не впустила меня в квартиру и говорила на лестничной клетке.
— Из-за тебя я страшно разругалась с мужем. Он недоволен тем, что я собираюсь впустить тебя даже в прихожую. Он считает, что общение с такими, как ты, может скомпрометировать нашу семью. Когда ты последний раз смотрела на себя в зеркало? Наверное, не меньше месяца назад! Ты просто отталкивающая уродина! У тебя вид бомжихи — из тех, что сидят в подземных переходах. Впрочем, этого стоило ожидать! Почему бы тебе не пойти в переход к ним? Впрочем, ладно… В общем, я впускаю тебя в прихожую. У меня всегда было слишком доброе сердце — это мой огромный недостаток. Значит, так. Спать будешь на матрасе с десяти-двенадцати вечера до восьми утра. Утром будешь мыть мне в квартире полы — ведь денег у тебя нет, заплатить за квартиру мне ты не сможешь. У нас был дог, в прошлом году он сдох, думаю, по росту матрас тебе подойдет. Ну, естественно, я запрещаю тебе пользоваться кухней (что-то на ней есть или брать нашу посуду) и категорически запрещаю пользоваться ванной и туалетом. Ты небось раньше на вокзале ночевала, так что нечего мне тут заразу разносить. Так, сейчас убирайся — к нам придут встречать Новый год гости, и они уйдут не раньше половины пятого утра. Значит, явишься в пять. Торчи до утра где хочешь. И не смей сидеть на лестнице! Наши гости занимают очень высокое положение, и я не хочу, чтоб они подумали, что в нашем подъезде завелись бомжи. Если увижу, что ты сидишь на лестнице, позвоню в милицию! Понятно? Теперь пошла отсюда вон!
Дверь захлопнулась перед моим носом. Потом я сидела на вокзале, на полу, и здоровый лоб в форме омоновца орал: «Ты… документы!» Кажется, я бежала от него по темным незнакомым улицам, и в лицо бил колючий снег. По дороге попался маленький кинотеатр, открытый всю ночь. Я купила билет и вошла в полупустой зал. В фойе был телевизор. Людей было немного — несколько одиноких стариков и пьяница, валявшийся на полу. Часы пробили двенадцать раз. Наступил Новый год. «Деточка, поздравляю», — повернулась ко мне старушка в рваном детском пальто. В разбитом зале кино пахло мочой и мышами. Помню, как, свернувшись в неудобном деревянном кресле, я смотрела в темный пол (не обращая внимания на экран), и в сплошной темноте боль вытекала из меня, смешиваясь со слезами, и казалось, что, кроме одиночества и невыносимой боли, ничего больше не существует на этой земле.
Глава 11
Несколько этих дней навсегда останутся самым страшным воспоминанием в моей жизни. До сих пор не могу понять, откуда взялась во мне сила, позволившая не сойти с ума или не покончить с собой. Никогда меня не унижали более жестоко, и никогда я не была менее уверена в себе. В первую ночь в прихожей бывшей подруги я вдруг почувствовала, что стала забывать лицо Андрея. Это был признак самой страшной трагедии. В ту ночь (вернее, ранним утром Нового года) я вела с собой оживленный диалог:
— Вчера на вокзале тебя пытались арестовать за бродяжничество. Неужели ты считаешь, что сможешь пройти туда, куда хочешь попасть, маньячка?
— Считаю! Я сделаю все, чтобы туда попасть. Любой ценой. Способы и средства меня не интересуют. Времени у меня нет.
— Если разобраться по-настоящему, ты даже никогда не любила Андрея.
— Это неправда.
— Да брось. Разве что в самом начале, еще до вашего брака. Да и он тебя никогда не любил. Вспомни, сколько раз ты собиралась подавать на развод, но почему-то не довела дело до конца. Вспомни, что он с тобой сделал. Зря ты не воспользовалась своей свободой. Ведь теперь ты могла бы попытаться выйти замужвторой раз, и кто знает — вдруг тебе повезло бы больше?
— Может быть. Признаюсь, я часто думаю об этом. Еще месяц назад я, пожалуй, и смогла бы так поступить. В какой-то определенный период. Иногда я даже готова была убить себя за собственную непреклонность. Иногда я презираю себя и ненавижу. Впрочем, так было раньше. Но не теперь. Теперь — не могу. Так надо.
— Надо кому? Где гарантия, что, если твоего мужа освободят, через год ты не подашь заявление о разводе уже окончательно? Ты же не любишь его! Ни капли не любишь!
— Не люблю. Но он мне нужен.
— Тебе следует вернуться к прошлой жизни — это еще возможно сделать, и начать поиски второго мужа. Ты — женщина, созданная для счастья и любви. У тебя есть все права на счастье, и ты обязана подумать о себе.
— Я никому ничего не обязана! Слышишь?
Но шум воды в трубах заглушал подлые слова, и, пытаясь воскресить в памяти лицо Андрея, я проваливалась в черную безатмосферную пустоту. Это было дико и страшно — стертое в памяти лицо с расплывшимися чертами, удаляющееся от меня все дальше и дальше, словно насмехаясь надо мной.
Утром по договоренности мыла пол. После некоторых сомнений бывшая подруга сжалилась и разрешила мне пользоваться ванной и туалетом, даже позволила принять душ. Горячая вода царапала мои руки, когда я занималась уборкой. Наверное, я не мыла полы лет пять.
На улице было холодно, снег хрустел под ногами. Первого января был выходной, поэтому целый день я убила на то, что просто бродила по улицам, пытаясь познакомиться с городом чуть лучше. Теплый пушистый шарф заиндевел по краям, мне даже показалось, что на щеках моих выступил иней. 2 января путь мой лежал в центр к первому попавшемуся справочному бюро. Вскоре я раздобыла один адрес. Дома, еще ничего не зная о банде Филядина, я рассчитала, что обратиться будет лучше всего именно в эту инстанцию.
