Магическое изречение - Наталья Николаевна Александрова
Ника долго лечилась, сначала в неврологическом отделении, потом в специальную клинику ее перевели. Год в школе пропустить пришлось. Мама за это время очень изменилась, постарела, хотя ей и сорока еще не было. Хозяин участка от правоохранительных органов как-то отбился, тем более что собака Нику не тронула. Сторожа он тут же уволил, штраф за него заплатил. Но со строительством дома у него ничего не вышло, всё какие-то неприятности приключались — то рабочему электропилой пальцы оторвало, то вагончик со стройматериалами сгорел, то речные власти прицепились, что причал никак нельзя строить, не по закону. Или уж такую огромную взятку запросили, что решил он не связываться. Короче, забросил он участок. А Ника потихоньку стала поправляться. Всё наладилось, мама отошла немного, а то по ночам вскакивала и бежала Нику проверять — как она, на месте ли, не болит ли что? Сколько себя помнит Ника, всегда они вдвоем с мамой жили, никого у них не было. Мама Нику очень любила, говорила, что дочка — свет в окошке, так оно и было.
Ника снова потрогала шрам на затылке. Иногда он пощипывает немного, когда заденешь. Сейчас совсем ничего не чувствуется. Нет, все-таки не может быть, чтобы у нее начались проблемы с головой. Столько лет ничего не было — и тут нате вам! Конечно, бывали у нее приступы панической атаки, когда просыпалась в незнакомом месте и первые несколько секунд не могла сообразить, как туда попала. Но ей доктор объяснил, что ничего в этом страшного нет, нужно просто держать себя в руках и рассуждать спокойно. Раньше помогало. А теперь вот…
Тут Ника почувствовала, как отяжелела голова. Наплывал сон — не обычная лёгкая дрёма, а тяжёлое, тягучее, неповоротливое забытьё. Последней мыслью у Ники было, что наверняка льстивая пройда свекровь подмешала ей что-то в чай, а она-то, дура, расслабилась…
Но додумать эту мысль Нике не пришлось, она опять увидела сон.
Снова она шла по узкой, вымощенной булыжниками улочке маленького городка. Она? Нет, он… Хасан шел по улочке, торопясь укрыться от стражников. Он все еще видел перед своим внутренним взором раскрытый в безмолвном крике рот арестанта и кровавый обрубок языка…
Впереди показались ворота текии, обители дéрвишей, мусульманских монахов. Хасан подошел к этим воротам, точнее, к калитке, и постучал.
— Кто здесь? — раздался хриплый голос привратника.
— Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, это я, Хасан!
Калитка открылась, и Хасан вошел в текию.
Здесь, в обители разума и благочестия, он чувствовал себя спокойно и уверенно. Сюда не проникали житейские бури. Хасан приветствовал привратника и направился в свою келью.
Скоро стемнело, ночь пала на текию, на окружающий ее сад и на весь город, как черный плащ паломника, усеянный прорехами звёзд. В саду пели и щебетали ночные птицы. Хасан не мог заснуть. Он вышел в сад, поднял голову к небу и стал слушать пленительные голоса ночи. Влажные и сочные трели бюльбюля чередовались с тревожными возгласами козодоя, неподалеку от текии журчал ручей. Где-то вдалеке слышались окрики ночных стражников. И тут среди этих привычных голосов за стеной послышались торопливые, быстрые шаги.
Хасан почувствовал странное волнение. Он приблизился к стене, прислушался. Шаги на какое-то время стихли, затем возобновились. Вот они снова стихли, на этот раз совсем рядом с калиткой. Раздался тихий, едва слышный стук.
Хасан подошел к калитке и спросил вполголоса:
— Кто здесь?
Никто ему не ответил, только снова послышался такой же тихий стук, в котором можно было различить жалобу и мольбу.
И тут неподалеку послышался цокот копыт и приближающиеся гортанные голоса нескольких человек. И снова кто-то постучал в калитку, как будто умоляя Хасана о помощи. Хасан слышал дыхание человека — частое, взволнованное, испуганное. Цокот копыт и голоса ночной стражи приближались. И вдруг Хасан сделал то, чего никак от себя не ожидал, — открыл щеколду и толкнул калитку.
В дверь тут же проскользнула, пригнувшись, темная фигура, едва различимая среди ночного мрака. Человек замер, прислушиваясь, потом что-то благодарно пробормотал.
— Не благодари меня, — недовольно прошептал Хасан. — Благодари Аллаха, милостивого, милосердного. Он — защита слабых, радость обездоленных, надежда униженных. — Хасан закрыл калитку, стараясь не скрипнуть, задвинул щеколду и повернулся к незнакомцу: — Иди вдоль стены, в саду есть сарай с садовыми инструментами. Спрячься там. Но помни — до утра ты должен уйти. Утром здесь будет много людей.
Незнакомец кивнул и скользнул в темноту.
Цокот копыт и голоса уже совсем рядом. Вот уже стражники возле самых ворот. Послышался хриплый голос:
— Куда он мог подеваться?
— Может быть, он забрался в текию? Разбудим дéр-вишей?
— Нет, не стоит беспокоить святых людей. Ворота заперты, а перелезть через такую высокую стену он бы не смог. У него совсем не осталось сил.
— Однако хватило сил, чтобы убежать и полночи бегать от нас по улицам!
— Видно, шайтан ему помог…
— Азам-паша будет недоволен!
— Что же делать? Мы сделали всё, что могли. Из города он всё равно не уйдет, его остановят арнауты на мосту.
Снова застучали по камням копыта коней, и наступила тишина. Точнее, не тишина — снова запели ночные птицы, снова зашелестела листва. Стало слышно журчание ручья, стрёкот цикад и далекое пение стражников-арнаутов.
Хасан несколько минут слушал ночь, созерцал бесчисленные звезды над головой, а потом вернулся в свою келью, лег на тощий матрас и закрыл
