Бессонница - Сара Пинборо
Я так устала. Завтра – мой день рождения. Чуть больше недели назад мои муж и дочь планировали вечеринку в мою честь – и вот я здесь, одинокая, отверженная и все равно снедаемая тревогой за них. «Хорошо, что операция Фиби позади», – думаю я, доставая из сумки бутылку вина и сэндвич в вакуумной упаковке, которые я прихватила по пути сюда, после звонка из больницы.
Находится в комфортной палате. Состояние все еще критическое, однако есть предпосылки для осторожного оптимизма.
Что скажет Фиби, когда очнется? Станет топить или обелять Роберта? Уж по меньшей мер отведет от него подозрения в том, что это он столкнул ее с тротуара? Я долго размышляла об их вероятном тандеме, и теперь, наполняя кружку теплым белым вином, я вдруг осознаю, что есть и другие варианты. Да, возможно, один из них открыл на меня охоту. Возможно, что они оба. Но существует, разумеется, и другая возможность. Может быть, они оба решили меня подставить, но по отдельности. Независимо друг от друга. И несчастный случай с Фиби может оказаться просто несчастным случаем. Возможно, она отвлеклась. Может быть, Хлоя предупредила ее о моем визите. Или это сделал Роберт. Здесь может быть столько разных «возможно» и «что, если», что вполне можно свихнуться, просто пытаясь вычислить все вероятные комбинации.
Вполне можно свихнуться.
Как вариант – разумеется.
Вся эта мания преследования может оказаться следствием моей собственной паранойи. Никто не охотится за мной. Единственную угрозу представляю я сама и мое проистекающее из дурной крови безумие второго ребенка. Мне исполняется сорок. Я превращаюсь в мою мать.
Заперев дверь, я забираюсь на стул, чтобы закинуть ключи от машины и номера подальше на пыльную крышу шкафа. Не хочу, чтобы сегодня ночью мне было легко покинуть эту комнату. Запив две таблетки парацетамола (от головной боли) большим глотком вина, я сажусь на край кровати. Сэндвич так и лежит нераспакованным. Становится поздно, солнце скрылось за толстым слоем облаков, и тяжелое пасмурное небо заступает на ночное дежурство. Допив вино, я ощущаю, как в моей голове в вихре безудержного веселья взметаются числа, обрывки мелодий и нервные тики. В надежде отключиться я наливаю себе еще вина. Жаль, что нельзя добавить в коктейль мое снотворное, но я вовсе не уверена, что удержалась бы от того, чтобы принять лишнее. Я так отчаянно хочу спать.
Наступает ночь.
Я не сплю. И в то же время не могу назвать это бодрствованием. Ночь проходит словно в лихорадочном бреду. Моя тревога возрастает стократ, едва стрелки часов переваливают за полночь. Я брожу по комнате. Я дергаю дверную ручку. Я прижимаюсь к окну. Я делаю все это и все равно не могу быть уверена в том, что это делаю я. Я снова пью вино, в голове гудит, и, в очередной раз дергая дверную ручку, я уже уверена в том, что моя рука мне не принадлежит.
Я пью еще. Около двух часов ночи наступает некое мгновение просветления, когда я внезапно осознаю, что вымокла до нитки. Ощущение не лжет. Оно кажется мне важным. Почему так важно то, что я промокла? Я пью еще и вдруг обнаруживаю себя стоящей рядом с кроватью, уставившись на постель. Я бормочу слова песни себе под нос, и мне приходится прихлопнуть рукой рот, чтобы не начать выкрикивать их. Преисполнившись страха, я перевожу взгляд на подушку и наконец позволяю себе провалиться сквозь трещины в собственном рассудке. Я не в силах бороться с ночью.
Ночью безумие побеждает.
54
Сороковой день рождения
Телефонный звонок заставляет меня прийти в себя. На часах половина одиннадцатого утра. Ночь закончилась, и наступило самое настоящее утро. Сорок. Мне сорок.
Большой день.
Первым делом я понимаю, что замерзла. Мокрая одежда прилипла к коже. Я все еще стою на маленьком пятачке у изножья кровати. Ноги едва не подламываются подо мной, когда я пытаюсь сделать шаг, – до такой степени они онемели и затекли. Я слышу, как шумит вода в душе, и спешу туда, чтобы закрыть кран. Вода оказывается ледяной. Я не помню, как заходила в душ, помню только, что намокла.
Телефон снова звонит. Мишель. Я не беру трубку. Вполне могу обойтись без ее тирад – можно подумать, я виновата в том, что ее муж спит со всеми подряд. А если она и не собирается скандалить, то сил на то, чтобы выслушивать ее стенания, у меня все равно нет. Пусть общается с Робертом. В конце концов, это он ее друг. У меня достаточно дерьма для разгребания.
Мой взгляд случайно падает на зеркало, висящее за подносом с чайными принадлежностями. Розовой помадой на нем в три ряда намалеваны числа. 222113155218222. Я смутно помню, как писала их. Вспышка в моей памяти – отражение в зеркале, волосы свисают на лицо, я бормочу себе под нос, выводя какие-то каракули. Я вполне могла бы сойти за собственную мать. Я оглядываюсь на несмятую постель. Единственная вещь, которую здесь потревожили, – подушка, лежащая на полу.
На глаза наворачиваются слезы. Я плачу, стаскивая мокрую одежду, и продолжаю плакать, стоя под горячим душем. Я пытаюсь согреться, но все мое тело дрожит и трясется. Обрывочные воспоминания о минувшей ночи возникают у меня в голове. Вот я брожу по комнате взад-вперед. Пою. Look, look – a candle, a book and a bell… Стою у окна, уставившись в ночь. Это и я и не я.
Теперь истина мне ясна. С ними все в порядке, проблемы у меня. Я – кукушонок в чужом гнезде. Это я – угроза для моей собственной семьи. Что я сделаю с ними сегодня ночью? На что я способна в эти выпадающие моменты? То же самое чувствовала моя мать? Тот же ужас?
«Я просто хочу спать», – снова и снова шепчу я.
Наконец поток моих слез иссякает. Я знаю, что нужно сделать. Я поеду к Фиби. Сяду рядом и буду держать ее за руку до тех пор, пока она не очнется. Пожалуйста, очнись, Фиби. Потом я попрошу у нее прощения и скажу, что люблю ее. Расскажу ей, как ценю то, что в детстве благодаря старшей сестре я чувствовала себя в безопасности. Признаюсь
