Александра Маринина - Чувство льда

В этот день Володя узнал о том, что у него есть два брата, близнецы. Отец ничего не скрывал, рассказал ему о женщине, которую любил больше жизни и которая родила ему сыновей и умерла. Она жила вот в этом доме, теперь здесь живут его сыновья, Володины братья, их воспитывают тетя и бабушка.

– Я хочу их увидеть, – сказал Сергей Дмитриевич. – Только один раз.

– Значит, мы для этого приехали? – спросил Володя.

Его знобило, он не понимал, радоваться ему или печалиться. Он вспомнил, как мама кричала на ту женщину с мальчиками, и понял, что это была, наверное, тетя или бабушка. Раз мама кричала на нее, значит, эта женщина – злая, плохая. У него есть братья! А он все эти годы ничего не знал о них. Они же тут, в Москве, и он мог бы, живя в интернате, встречаться с ними по воскресеньям, вместе гулять, играть, ходить в кино. Может быть, он ходил бы к ним в гости. А они знают о нем? Но получается, что папа маму не любил, что ли? Если у него была другая женщина, значит, не любил. Но он же не развелся, не женился на той, другой, значит, наверное, все-таки любил маму… Мысли путались, никак не связывались в логическую конструкцию, наскакивали одна на другую.

– Ты меня с ними познакомишь сегодня, да?

– Нет.

– Почему?

– Они не хотят меня знать, и тебя тоже.

– Почему? – настойчиво спрашивал Володя. – Что мы им сделали плохого?

– Вырастешь – поймешь. Я просто хочу их увидеть.

Почему-то в этот момент Володе вспомнилось, как он обиделся и огорчился, когда отец отказался от предложенной сыном совместной поездки на кладбище, на мамину могилу.

– Я уже был там, как только вернулся, – ответил отец.

– Как же ты нашел могилу? – удивился Володя. – Тебя же не было на похоронах.

– Тетя Рита, мамина подруга, мне показала, она со мной ездила.

– Давай теперь вместе съездим, – настойчиво просил Володя, но отец так и не согласился.

Для Володи эта поездка была особенно важной, он ее вымечтал примерно год назад. Вот папа вернется, заберет его, и они сразу поедут к маме, постоят над могилой, поплачут, обнимутся и так в обнимку и пойдут к выходу, оставляя в прошлом все горести и беды и шагая навстречу новой жизни, полной радости, долгой и счастливой. Вот так как-то это виделось мальчику. Но ничего не вышло.

Значит, к маме вместе с сыном он поехать не захотел, а во двор к чужой тетке потащился, на сыновей посмотреть.

– Как их зовут? – ревниво спросил он.

– Саша и Андрюша.

– Они тебя знают?

– Нет.

– Тогда зачем тебе на них смотреть? Ты даже поговорить с ними не сможешь.

– Вырастешь – поймешь, – повторил отец фразу, которую Володя потом будет слышать очень часто. Так часто, как будет заходить разговор о его братьях и о женщине, которую когда-то любил отец.

Они вынырнули из подъезда внезапно, и отец сразу встрепенулся и схватил Володю за руку.

– Вот они, – одними губами произнес он. – Мои мальчики.

Такой боли и ревности Володя никогда до той поры не знал. В книжках читал про это и не понимал, о чем, собственно, речь, какая такая невыносимая боль в душе? В голове – понятно, и когда зуб болит – тоже понятно, но чтобы душа болела? Оказалось, что зубная боль – ничто по сравнению с тем, что он сейчас испытывал.

Парни были его возраста, но это и понятно, они родились в один год с Володей, на несколько месяцев позже. Рослые, темноволосые, атлетически сложенные, веселые, со спортивными сумками, висящими через плечо, они упруго прошагали метрах в десяти от них, о чем-то увлеченно разговаривая, и скрылись под аркой, ведущей на улицу Горького.

Ни в какое кино отец с сыном не пошли, и мороженого тоже не было. Они вернулись на вокзал, сели в электричку и в полном молчании поехали домой. В вагоне рядом с ними сидел какой-то дядька с транзисторным приемником в руках и с умным видом слушал радиопередачу. В уши Володи то и дело стучали назойливые слова «Уренгой – Помары – Ужгород», которые ему уже оскомину набили, потому что раздавались из всех радиоточек целыми днями. Он с удовольствием поговорил бы с отцом, но тот отвернулся к окну и, кажется, задремал. Мальчик пожалел, что не взял с собой кубик Рубика, сейчас было бы чем заняться. Пришлось развлекать себя самому, и Володя начал вспоминать своих братьев, красивых, веселых, уверенных в себе и в том, что все в их жизни будет просто замечательно. И спортивные сумки у них были замечательные, с тремя полосками, «Адидас». Интересно, настоящие, фирменные, или поддельные? Наверное, настоящие, папа сказал, что у них семья богатая и бабушка – народная артистка, часто за границу ездит на гастроли. Небось оттуда все настоящее привозит. Нудятина про «Уренгой» наконец закончилась, и стали передавать концерт по заявкам. Из транзистора полилась популярная песня в исполнении Софии Ротару, «Меланколия – дульче мелодия», и Володя стал представлять себе, как здорово было бы прийти на танцы в настоящих «адидасовских» кроссовках и пригласить Зойку Веденееву, самую красивую девчонку в классе…

Володя не умел объяснить самому себе происходящее в категориях, понятных тринадцатилетнему подростку, а отец ничего больше объяснять не хотел, и мальчику пришлось обходиться собственной логикой. Папа просто отвык, говорил он себе, в тюрьме, наверное, совсем другая жизнь, и он отвык от того, что у него есть сын, и с ним можно общаться, и ездить куда-то, ну пусть не в Москву, но хотя бы на рыбалку или в райцентр, там клуб есть и кинотеатр. Он переживает из-за того, что ему не разрешили жить в Москве, загнали за 101-й километр и не дают работать художником. Ему нужно время, чтобы оправиться, прийти в себя, и Володя должен набраться терпения и быть хорошим сыном. Все наладится, только нужно очень стараться. Так мама говорила.

Но время шло, и ничего не налаживалось. Отец по-прежнему не обращал на сына внимания и очень мало с ним разговаривал, успехами в учебе не интересовался и даже на родительские собрания в школу не ходил. Зато примерно раз в два месяца ездил в Москву посмотреть на сыновей. Володя с ним не ездил, слишком больно было.

Потом, как-то одновременно, боль утихла, а отец начал выпивать. Произошло это примерно через год после переезда в деревню. Однажды Сергей Дмитриевич здорово напился, упал, разбил лицо. Володя сбегал за фельдшером, потом всю ночь сидел возле постанывающего отца, менял компрессы и примочки, приносил питье с медом и лимоном. Через два дня настало воскресенье, и отец собрался в Москву. По воскресеньям Саша и Андрей выходили со спортивными сумками из дома примерно в одно и то же время, похоже, ездили на тренировки в какую-то секцию, и отец теперь ездил в столицу не наугад, а к точно определенному часу. Если мальчики ехали на тренировку не из дома, то по ее окончании обязательно возвращались домой.

– Ты никуда не поедешь, – строго сказал Володя, критически оглядывая покрытое корками засохшей крови лицо отца. – Тебя задержит первый же милиционер. Ну ты посмотри на себя! Натуральный бомж. А если их тетка выйдет и тебя заметит? Ты говорил, она с тобой знакома. Вдруг она тебя узнает? Испугается еще, милицию вызовет. Тебе это надо?

Сергей Дмитриевич хмуро взглянул в зеркало и тяжело плюхнулся на продавленный, с прорванной обивкой диван.

– Тогда поедешь ты.

– Это зачем?

– Посмотришь на них.

– Чего мне на них смотреть? Я их уже видел, – Володя не мог сдержать злость и говорил грубо.

– Я должен быть уверен, что с ними все в порядке, что они не болеют и вообще… Тебе не понять. Вырастешь – поймешь.

Главное – семья. Наступи себе на горло, но сделай так, как нужно твоим близким и любимым.

– Хорошо, – сцепив зубы, ответил он, – я поеду.

Он добросовестно прождал братьев, убедился, что они бодры и веселы, преодолел, хотя и не без усилий, искушение подойти познакомиться и рассказать им всю правду о том, что у них общий отец, и вернулся домой.

– Ну, как они?

И снова Володю укусила ядовитая боль. Когда он приходит домой, отец молчит и в лучшем случае просто кивает, а то и вовсе не замечает сына, а тут кинулся с вопросом, едва Володя порог переступил.

– Нормально, – сдержанно ответил он. – Здоровы.

– Как они выглядят? – жадно допытывался отец. – Во что были одеты? Рассказывай подробно.

– Да нормально они выглядят, как все. Один в красном свитере и в джинсах, другой в сером свитере и тоже в джинсах.

– В красном – это Саша, – уверенно произнес Сергей Дмитриевич.

– Откуда ты знаешь?

– Он всегда был более активным, энергичным, жизнерадостным. Неудивительно, что он любит красный цвет. Андрюша совсем другой, более спокойный, задумчивый. Ну, что ты молчишь? Рассказывай дальше.

– Да что дальше-то? Ну вышли из подъезда, прошли мимо, вышли на улицу. Вот и все.

– Они разговаривали? Смеялись? Или молчали?

– Не помню, – буркнул Володя.

Он с трудом сдерживал злые слезы обиды и отчаяния. Никогда папа не интересовался им самим так живо и трепетно, как этими парнями, которые его и знать не знают. Получается, что он их любит, а его, Володю, преданно ждавшего его на протяжении долгих интернатских лет, – не любит и вообще не замечает. Ему нужны только эти мальчишки, а Володя совсем не нужен.