Александра Маринина - Чувство льда

Год, прошедший после того, как отца снова посадили, Володя помнил смутно. В памяти осталось, что мама все время плакала, иногда целыми днями не разговаривала с ним, молчала и лежала, отвернувшись к стене, пила какие-то таблетки, после которых или становилась радостно-возбужденной, шумной и энергичной, или впадала в транс и сидела неподвижно, мерно покачиваясь на стуле. Однажды она взяла Володю и поехала вместе с ним на улицу Горького, там они зашли во двор какого-то дома и долго сидели, пока мимо не прошла женщина с двумя мальчиками. Мама о чем-то говорила с ней, сначала негромко, и Володе не было слышно, а потом закричала: «Господи, да чем же она его так приворожила?! Она же ему всю жизнь сломала, и мне тоже! И вы… Это все из-за нее и из-за вас, я знаю! Что же вы со своей мамашей нас никак в покое-то не оставите?!» Женщина ответила что-то резкое, повернулась, схватила мальчиков за руки и ушла, а мама долго еще сидела на скамейке и плакала, судорожно прижимая к себе сына.

Потом к ней стали приходить какие-то люди, которых Володя раньше не видел, они вместе с мамой пили вино… А потом мама попала под машину и умерла. Краем уха мальчик слышал, что мама вроде бы была сильно пьяной и еще она будто бы не случайно оказалась под машиной, а сама бросилась. Это случилось в октябре 1976 года, Володя уже пошел в первый класс.

У Юрцевичей не оказалось родственников, которые захотели бы взять осиротевшего ребенка к себе, и его определили в интернат. Он взял с собой несколько любимых игрушек, учебники, тетради и две фотографии – мамину и папину. Он хотел взять такую, чтобы они были вместе, но не нашел ни одной. Шесть следующих лет смотрел на фотографию отца и представлял, как он вернется, как придет за сыном, приведет его домой, в квартиру на улице Расплетина, и как они заживут вместе, папа будет по утрам уходить на работу, Володя – в школу, вечером папа проверит у него уроки, по выходным будут ходить в планетарий, зоопарк или еще куда-нибудь, неважно – куда, важно, что вместе. У них будет семья. Папа очень хороший, добрый, красивый и умный, и Володя будет о нем заботиться и стараться, чтобы отец никогда не пожалел о том, что не оставил сына в интернате. Даже когда мама уже стала не такой, как раньше, и все время плакала и пила таблетки и вино, она постоянно повторяла:

– Сыночек, самое главное в жизни – семья. Ради ее сохранения можно и нужно идти на любые жертвы. На горло себе наступи, но сделай, если это поможет сохранить рядом с собой тех, кого ты любишь.

Володя из этих слов понимал далеко не все, но основное усвоил: самое главное – семья, и ради нее нужно очень стараться. Он готов был стараться и ждал отца. Он будет очень хорошим сыном, станет учиться на одни «пятерки» и будет все-все-все делать по дому, и в магазин ходить, и квартиру убирать, и стирать, и даже гладить научится, и папа сможет им гордиться и никогда больше не бросит. Володя уже годам к девяти научился понимать, что в тюрьму сажают за нехорошие поступки, и папа не бросил их с мамой по своей воле, а его милиция забрала, и срок по суду назначили, но ведь если человек очень-очень дорожит своей семьей и не хочет расставаться с ней, то он и не будет совершать такие поступки, за которые могут посадить. В это Володя Юрцевич свято верил. А еще он верил в то, что его папа – самый чудесный и порядочный, и ничего он на самом деле не делал такого уж нехорошего, его просто так посадили, потому что кто-то на него очень рассердился. Об этом и мама говорила много раз, и не только ему, но и тем людям, с которыми пила вино. И потом, он же своими ушами слышал, как она кричала той женщине с мальчиками, что папу посадили из-за нее и еще из-за какой-то мамаши, ну, что-то в этом роде. Наверное, папа с ними поссорился, и они на него рассердились.

И вот настал день, когда в интернат приехал отец. Он очень изменился за семь лет, проведенных на зоне, постарел, поседел, на лице появились глубокие морщины, недоставало нескольких зубов, но Володя все равно узнал его с первого же взгляда, недаром все эти годы смотрел на фотографию. Счастье тринадцатилетнего подростка было таким огромным, что оно, казалось, никогда не кончится и его хватит теперь на всю оставшуюся жизнь.

Однако хватило его только на тот, самый первый день, когда Володя бежал навстречу отцу по длинному казенному коридору интерната, а потом собирал свой скудный скарб и прощался с друзьями, пока директор у себя в кабинете готовила все необходимые документы. На то, чтобы забрать ребенка, требовались еще какие-то разрешения от органов народного образования и опеки и попечительства, но директриса – добрая тетка! – разрешила Володе уехать с отцом прямо сегодня, а оформление можно и в другой день закончить.

Дорогу от интерната до дома на улице Расплетина Володя мог пройти с закрытыми глазами, он регулярно проделывал этот путь уже лет с десяти, бродил вокруг дома, смотрел на знакомые с рождения окна и мечтал о том, как вернется сюда вместе с папой. Нужно было проехать пять остановок на автобусе, потом сесть в метро и через три остановки перейти на другую линию. Но отец почему-то не вышел из вагона, когда нужно было делать пересадку.

– Разве мы не домой едем? – удивился Володя.

– Домой, – коротко ответил Сергей Дмитриевич.

– Так нам же на пересадку…

– Мы едем на вокзал.

– Зачем? Мы уезжаем?

– Да. Мы едем домой. Теперь наш дом в другом месте.

Тогда Володя Юрцевич впервые услышал о 101-м километре, той невидимой, но весьма ощутимой границе, которая отделяла столичный регион от всего остального мира. Дважды судимые отщепенцы имели право жить где угодно, только не в столице нашей Родины и прилегающих к ней местностях. И все оказалось совсем не так, как рисовалось в мечтах. Не было ни знакомой квартиры, ни любимых с детства чашек с сине-золотым узором, ни совместных походов в кино, зоопарк и планетарий, ни проверки тщательно приготовленных уроков. Был покосившийся деревянный дом с небольшим участком, выделенный колхозом для нового скотника. А какую еще работу могли здесь предложить человеку, имеющему вместо рабочей профессии две судимости, а вместо паспорта – справку об освобождении из ИТК строгого режима? Ладно бы еще был плотником или слесарем, а то – художник! Кому он нужен-то здесь с таким образованием и такой биографией?

Но Володя не собирался расставаться со своей мечтой так легко. Ну и что, что они теперь живут не в Москве, а где-то в деревне? Ну и что, что папа – скотник, а не художник? Разве это важно? Главное – они вместе, отец и сын, самые родные друг другу люди. Не мог он шесть проведенных в интернате лет ожидания и надежд отринуть вот так, одним махом.

Ему повезло, дети из интерната ходили в обычную общеобразовательную школу, и школа эта была очень хорошей, с требовательными высокопрофессиональными учителями, так что в новой школе Володя без малейших усилий сразу стал отличником. Местные ребята несколько раз били его, били жестоко, за то, что городской, и за то, что отличник, и за то, что девчонки сразу обратили внимание на вежливого симпатягу-новичка, однако интернатская жизнь – штука жестокая, и драться Володя Юрцевич умел. Конечно, местных было больше, а он – один, и одержать над ними верх он никак не мог, однако то безудержное отчаяние, с которым он сопротивлялся до последнего, вызывало уважение. От него отстали. Отцу он не жаловался. В первый раз, бредя домой с разбитой губой и рассеченной бровью, пытался придумать, что бы такое сказать, чтобы оправдать свой помятый вид, но отец как будто ничего и не заметил. Во всяком случае, вопросов не задавал. В следующий раз Володя уже и не придумывал ничего, все равно не спросит.

Примерно через два месяца после переезда в деревню отец заявил:

– Сегодня поедем в Москву.

Володя обрадовался: ну вот, все налаживается, папа привык к новому жилью и новой работе, и теперь начнется та самая жизнь, о которой мечталось. В Москве они пойдут в кино или еще куда-нибудь, будут разговаривать и есть мороженое. Почему-то именно купленное родителями мороженое олицетворяло для Володи Юрцевича полнокровную семейную жизнь. Но он снова обманулся.

Они долго ждали автобуса, чтобы доехать по платформы, потом три часа тряслись в электричке. Отец в основном молчал, он вообще мало разговаривал, только когда вышли на привокзальную площадь в Москве – вроде бы немного оживился и даже приобнял сына за плечи. Доехали на метро до станции «Маяковская», потом шли пешком по улице Горького, вышли к памятнику Пушкину, и Володе показалось, что они идут каким-то знакомым маршрутом. Смутно припомнилось, что когда-то давно он точно так же шел с мамой… Вот до этого дома, где большой магазин с такими красивыми витринами, потом под арку и во двор. Или ему только кажется? Улица Горького длинная, домов на ней много, и арок много, и дворов.

Отец медленно прошел вдоль дома, обошел весь двор по периметру и уселся на скамейку, усадив сына рядом с собой. Едва увидев эту скамейку, Володя понял, что она – та самая. Он не узнавал дом, не узнавал деревья, которые за семь лет стали выше и толще, и детская песочница выглядит совсем по-другому, и качели, кажется, не те. А вот скамейка – та, это точно. Они с мамой на ней сидели, и мама так горько плакала!