Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов
Норов бросил самоеду кусок куриного мяса. Тот ухватил его на лету, тут же проглотил и посмотрел на Норова с благодарностью. Анна последовала примеру Норова, и тоже заслужила взгляд, исполненный собачьей преданности.
Хозяин недовольно кашлянул, поднялся, оставил на столе деньги, сдержанно попрощался и удалился в сопровождении пса. Собака по дороге несколько раз оглядывалась на Норова и Анну.
–Кажется, он обиделся, – сказала Анна.
–Идея кормить пса блюдом из ресторана, действительно, несколько… экзотична,– заметил Жан-Франсуа с нескрываемой иронией.– Французу она не пришла бы в голову.
–Desole,– отозвался Норов.– В следующий раз я предложу курицу ему самому.
* * *
В Норова еще никогда не влюблялись девушки, да еще такие, как Лиза. Неужели Лиза, красивая, неприступная, и вправду в него влюблена? В него?! Да он даже не смел о ней мечтать! А может быть Элла просто разыгрывала его? Захотела над ним посмеяться? Это было вполне в ее духе… Нельзя доверять ее словам, иначе можно оказаться всеобщим посмешищем! Он будет вести себя как будто ничего не произошло, словно никакого разговора между ними не было.
В тот же вечер, не дождавшись окончания курсов, он вновь примчался к Элле, но Лиза, как назло, не пришла. Все еще надеясь, что она появится, он весь вечер терпел насмешливые намеки Эллы, непонятные остальным.
–Ты не хочешь никому позвонить? – невинно предложила она.
–Кому? – вспыхнул он, делая вид, что не понимает.
Она лукаво улыбнулась.
–Ну, например, Лизе. Спроси, чем она занимается? Вдруг она захочет к нам присоединиться? Она ведь в двух шагах от меня живет.
–Нет… я не хочу! – пугаясь и густо краснея, ответил Норов.– Уже поздно. Это… неудобно… Мне вообще-то пора.
И он вскочил. Она засмеялась его реакции и пожала плечами.
–Ну, как хочешь.
Назавтра он вновь был у нее и, наконец, увидел Лизу. Ее черные глубокие глаза с длинным, миндальным вырезом встретились с его, нетерпеливыми, спрашивающими. Лиза зарделась, смешалась и отвернулась. Норова охватил порыв сумасшедшего счастья, его сердце рванулось и заколотилось. Он хотел сесть рядом с ней и не посмел.
Весь вечер они переглядывались и краснели, а когда она начала собираться домой, он, набравшись смелости, отправился ее провожать. Она действительно жила совсем близко, и они, в смущенном жарком молчании, нарочно шли очень медленно, не замечая мелкого накрапывающего дождя, но все равно добрались минут за десять.
–Может быть, еще немного погуляем? – непослушным голосом предложил Норов, боясь, что вот сейчас она уйдет и его счастье оборвется столь же внезапно, как возникло.
Лиза кивнула, они вернулись к дому Эллы, затем опять тронулись к Лизе. Лиза была выше Норова, стесняясь этого, он старался идти по неровному тротуару там, где асфальт поднимался, для чего часто перебегал с одной стороны на другую. Он надеялся, что делает это незаметно, но Лиза все равно заметила и чуть ссутулилась. Так они курсировали между домами Эллы и Лизы около часа по темной пустой осенней улице с блестящими лужами, в которых отражались фонари и по которым мелко ударял дождь, то стихавший, то принимавшийся вновь.
Говорили они мало и говорил в основном Норов, волнуясь, не до конца понимая о чем. Лиза слушала молча, и он ощущал особую напряженную остроту ее внимания, и его сердце сжималось пугливо и радостно в предчувствии большой настоящей любви.
Это было первое свидание в его жизни, он будто летел.
–Ой! – вдруг спохватилась Лиза, бросив взгляд на уличные часы на углу. – Уже половина одиннадцатого! Я должна быть дома в десять! Ну, теперь мне достанется!
–Извини, – заторопился Норов.– Пойдем скорее!
Они почти бегом поспешили к ее подъезду. Норов открыл перед ней дверь, хотел спросить, когда они снова увидятся, но лишь пробормотал что-то на прощанье. И в эту секунду тоска неизбежной разлуки полоснула его, как ножом. Не понимая, что он делает, он шагнул следом за ней в подъезд, неловко схватил ее и, задыхаясь, поцеловал.
Она ответила ему с доверчивой готовностью. Ее губы были горячими открытыми и неумелыми; он сразу потерял голову. Они долго целовались в темном подъезде, не в силах оторваться друг от друга; еще непривычные к словам любви, еще боясь их выговорить. Его руки под ее пальто и кофточкой гуляли по ее телу, замирали на упругой высокой груди, торопливо скользили вниз и снова взлетали. Она позволяла ему ласкать себя, лишь легонько вздрагивала от его прикосновений и прижималась теснее. Он не решился опустить ладони ниже ее талии, он и так весь горел и был, как в бреду.
* * *
Маленький дьякон первым покончил с курицей, промокнул салфеткой губы и запил вином.
–Все что вы говорите, Поль, очень печально,– вздохнул он.– Кое что из ваших утверждений представляется мне спорным, но сути это не меняет. У французской культуры христианские корни, и она исчезнет, погибнет, когда они окончательно высохнут!
–У всей современной европейской культуры – христианские корни, – пожал плечами Жан-Франсуа.– И все же я не думаю, что она погибнет, когда их не станет. Возникнет какая-нибудь новая культура, так всегда бывает.
–Но для французской культуры христианство особенно важно! – настойчиво повторил дьякон.– Оно – ее основа.
–Мне кажется, что в основе европейской культуры – идея героического самопожертвования,– задумчиво проговорил Норов.– Герои жертвуют собой, собственно, так они и становятся героями. Этот идеал вдохновлял и Древнюю Грецию, и Рим. Христианство лишь дало ему новое направление. Мне нравится остроумное замечание Бертрана Рассела, что христианство полюбилось варварским германским народам своей страстностью, ведь они сами жили страстями: войнами, пьянством, насилием. Каяться в слезах – это тоже остро. На Востоке идеала самопожертвования не существует, во всяком случае, в нашем понимании, поэтому культура Востока столь отлична от западной. Но современным европейцам уже давно не требуются ни герои, ни подвиги, ни страсти. Et voilà! Ни культуры, ни христианства. Думаю, в недалеком будущем агрессивные мусульмане, не отягощенные идеями сострадания и милосердия, сожрут Европу, как голодные крысы аппетитную и беззащитную головку сыра.
–Это – политически некорректное высказывание,– усмехнулся Жан-Франсуа, открывая свои мелкие неровные зубы.
–Правда всегда политически некорректна,– пожал плечами Норов.
–А у вас, у русских, есть готовность к самопожертвованию?
–О, да. Правда, в сознательном виде она встречается реже, чем в Европе, мы думать не любим и не привыкли. Но внутреннее, инстинктивное движение к самопожертвованию даже сильнее. Русский человек часто живет нехорошо, даже безобразно, но на эшафот, или, как у нас говорят, на лобное место, он поднимается гордо. Есть картина Сурикова
