Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов
Элла много читала, хотя и поверхностно, и охотно давала книги друзьям, что в те годы было все равно что одалживать деньги; хороших книг было не достать, на черном рынке они стоили невероятно дорого. Норов мог часами рыться в библиотеке Эллы.
Поклонников у Эллы было чрезвычайно много. Двое парней постарше, оба студенты, соперничая и враждуя между собой, даже делали ей тайком друг от друга предложение и, лишь получив отказ, помирились. Остальные относились к этому не столь серьезно, для большинства это представлялось скорее частью общей игры, в которой Норов тоже участвовал, даже пытался сочинять в честь Эллы неуклюжие стихи по примеру более одаренных по литературной части ребят.
У Эллы была троюродная сестра, Лиза, ее ровесница, учившаяся вместе с ней в музыкальном училище, в одной группе. Тоже высокая, длинноногая, с тонкой талией, широкими бедрами, прекрасной грудью, черными, вьющимися, блестящими волосами до плеч, с черными яркими глазами под черными ресницами, – она отличалась той жаркой особенной еврейской красотой, которая зажигала художников. Лиза почти каждый вечер сидела среди гостей Эллы, слушала их споры, но в основном молчала, загадочно улыбаясь своими красиво вырезанными, капризно-чувственными губами.
Никто не ухаживал за ней и не пытался. Во-первых, потому, что восхищаться было принято Эллой, и ни у кого не возникало желания задеть ее самолюбие, выказав предпочтением другой девушке. А во-вторых, красота Лизы была особого свойства: в ней явственно ощущалась самодостаточность, казалось, ей никто не нужен. Да и держалась она без кокетства, просто и сдержанно, не оставляя пространства для принятого в компании игривого ухаживания. Норов слышал, что у нее есть жених в Москве.
* * *
–Знаете, в чем главная опасность для христианства?– спросил дьякон, беря в руки вилку и нож и принимаясь за принесенное entrée.– В культе потребления! Еще вина, Поль? Свою роль, конечно, играют и иммигранты-мусульмане, здесь я солидарен с Анной. Они, как правило, враждебны к христианству. Дети, рожденные в смешанных браках, – а таких все больше – редко остаются в церкви, даже если их туда приводят по настоянию одного из родителей. Вы согласны со мной, Поль?
–Согласен. Иной вопрос, что христианство с самого начало несло в себе свою гибель. Можно сказать, что оно долго убивало самое себя, пока, наконец, процесс не сделался необратимым.
От удивления дьякон даже перестал жевать.
–В каком смысле? Христианство никогда не поощряло потребления. Оно исповедует умеренность, даже аскетизм.
–Да, но многие ли люди хотят быть аскетами? Люди часто ищут в христианстве совсем не то, чему оно учит.
–Очередной парадокс в духе Поля,– хмыкнул Жан-Франсуа.– Прошу тебя, Поль, пощади чувства Пьера!
–Не приписывай мне своих грехов, Ванюша. Я отношусь к христианству куда с большим уважением, чем ты. Оно было может быть самым прекрасным и возвышенным порывом человечества…
–Не считая музыки,– перебил Жан-Франсуа.
–Пощади чувства Пьера, Ванюша!
–Я не обижаюсь на Жана-Франсуа,– добродушно отозвался дьякон.– Он иногда любит подразнить, но он в душе очень добрый человек. Ведь правда, Лиз?
–Иногда,– улыбнулась Лиз.
–К тому же многие великие композиторы были глубоко религиозными людьми, – продолжал дьякон.– Лист, Моцарт, Бах. Бах, хотя и был протестантом, его мессы великолепны.
–Месса си-минор – потрясающая вещь, – энергично подтвердил Жан-Франсуа.– У меня с ней связано необычное переживание…
Он замолчал и как бы про себя улыбнулся воспоминанию.
–Расскажите, – попросила Анна.
Он помялся и посмотрел на жену.
–Расскажи, шерри,– тоже попросила она.
–Перед тем, как мы встретились с Лиз, у меня был довольно сложный период в жизни,– немного смущаясь, начал он.– Я, знаете ли, выпивал, перестал следить за собой, в общем, было сложно…
Лиз погладила его по плечу.
–Хорошо, что все это позади,– вставил дьякон.
–Да, действительно. И вот однажды в Тулузе я как-то забрел в парк. Дело, кажется, было зимой, довольно холодно, народу – почти никого. Я сидел на скамейке один, никому не нужный, опустившийся, и слушал мессу си-минор. Это – особое ощущение, его не передать словами. И вдруг подходит какая-то пожилая женщина и спрашивает: «Отчего вы плачете? У вас несчастье?». А я даже не замечал, что у меня по лицу катятся слезы! Я спохватился, говорю ей: «Нет, нет, все в порядке. Это – Бах. Месса. Простите». Она спрашивает: «Можно я послушаю с вами?». – «Конечно!» Она села рядом со мной на скамейку, я отдал ей второй наушник, и мы слушали эту вещь вместе, сидя плечом к плечу. И вместе плакали.
Он вновь улыбнулся, застенчиво и немного виновато, будто удивляясь своей сентиментальности.
–Очень трогательно, – сказала Анна искренне.
Дьякон тоже был заметно растроган.
–Какая хорошая история!– сказал он.– Я люблю «Страсти по Матфею».
–В чьем исполнении вы слушаете «Матфея»? – заинтересовался Жан-Франсуа.
–Даже не знаю… Не задумывался.
–Должно быть, Караяна. Самая известная запись. «Страсти» вообще редко исполняют, особенно по Иоанну, вещь очень сложная. Я для сравнения пришлю вам ссылку, где дирижирует Карл Рихтер. Там и «Матфей», и «Иоанн». Он, может быть, не лучший дирижер, начинал-то он как органист, но он один из лучших специалистов именно по Баху.
–Спасибо, с удовольствием послушаю. В общем, я хотел сказать, что многие творческие люди своим вдохновением обязаны вере.
–Думаю, что своим вдохновением они, все-таки, в большей степени обязаны своему таланту,– возразил Норов. – Христианство дало миру надежду на справедливость и равенство, но не здесь, а в загробной жизни. Награда за земные страдания. Впрочем, значение это имело только для Запада; Восток спокойно обходится и без справедливости, и без равенства.
–Африка тоже не испытывает в этом потребности,– вставила Анна.
–Но Восток когда-то был христианским! – напомнил Жан-Франсуа.
–И перестал им быть. Именно потому что христианские ценности были ему чужды.
–А Греция осталась! – сказал дьякон.
–Греция – все-таки, не вполне Восток, и ее понимание христианства весьма отлично от европейского. В этом они были нашими учителями. Византия в свое время предпочла отдаться мусульманам-туркам, а Россия – диким полчищам татар, лишь бы избежать слияния с ненавистным Западом.
–Но почему? – с детским удивлением спросил дьякон.– Я никогда этого не понимал.
–Демократия не для нас. Она требует порядка и трудолюбия. И то и другое претит нашему характеру. К тому же мы спесивы, мысль о равенстве нас оскорбляет… А вот деятельные европейские народы не пожелали ждать до Второго пришествия и попытались воплотить заветную идею о справедливости и равенстве здесь, на земле. Получилась демократия.
–Далеко не худшее политическое устройство, на мой взгляд,– весело сказал дьякон.
–И опять я с вами согласен.
–Но тебе она
