Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов
–Скажем так: тирания мне нравится еще меньше.
–Но чем же вам не нравится демократия? – снова удивился дьякон.– Я имею в виду, лично вам, Поль?
–Культом потребления, о котором вы упоминали в начале нашего разговора, торгашеством, бездуховностью, бескультурием. Тем, что толпа решает, что хорошо, а что плохо… Русская интеллигенция когда-то называла все это пошлостью.– Последнее слово он произнес по-русски.– Не знаю, как выразить это по-французски…
–Вульгарность? – подсказала Анна по-английски.
–Нет, это другое. В общем, наша интеллигенция все это презирала.
–Но именно сюда она бежала от вашей тирании,– усмехнулся Жан-Франсуа.– В презираемую ею Европу.
–Это правда,– согласился Норов.
Лиз, слушая их, поначалу пыталась понять, о чем они спорят, но понемногу заскучала.
* * *
Однажды в перерыве между школой и курсами Норов заехал к Элле и застал ее одну, что случалось совсем не часто; она любила компании и у нее вечно кто-нибудь торчал. В тот день Норов разжился длинной коричневой американской сигаретой с ментолом, – они были дорогими, и фарцовщики в его школе продавали их поштучно. Сигарету он привез в качестве скромного презента Элле. Та баловалась курением, но лишь в компаниях, главным образом, потому что у нее эффектно получалось пускать колечки.
Они уселись на подоконник в ее комнате и приоткрыли окно, чтобы не оставлять следов табачного дыма, учуяв который мать Эллы сердилась и грозилась пожаловаться отцу. На дворе стояла поздняя осень, тротуар под окном был усыпан мокрой листвой, желтой и красной. Норов пустился было в какие-то вычурные комплименты, но Элла не дала ему закончить.
–Брось, Паш,– весело прервала она.– Я же знаю, что на самом деле никакой любви у тебя ко мне нет. И это, кстати, замечательно! «Мне нравится, что вы больны не мной, мне нравится, что я больна не вами»… Хочешь дам хороший совет? Не трать время на старую, прожженную ведьму, вроде меня, – в 16 лет ей нравилось разыгрывать из себя бывалую, повидавшую виды особу.– Лучше приударь за Лизой!
Предложение застало Норова врасплох.
–Ну вот еще! – смутился он.– Она такая… неприступная… Да у нее ведь кто-то есть?
–С чего ты взял?
–Мне многие говорили… Жених в Москве… или в Питере?
–Не слушай глупости, – вновь перебила Элла.– Нет у нее никого!
Она лукаво подмигнула Норову и доверительно прибавила, понижая голос:
–Ты ей нравишься.
–Я?! Да мы с ней слова не сказали.
–Может быть, поэтому и нравишься. Она думает, что ты не похож на всех остальных. Что, не ожидал? Вот и я от нее тоже. Она ведь очень сдержанная. Мне она, кстати, на эту тему поначалу вообще ничего не говорила, я сама догадалась. Когда ты домой уезжаешь, она грустная-прегрустная сидит. Я ее тобой дразню: «Ах, уехал друг мой Павел, всю в слезах меня оставил!»
Норов машинально слез с подоконника и прошелся по комнате.
–Ты уверена? – пробормотал он.
Элла в ответ только насмешливо покачала головой:
–Зря она считает тебя умным.
* * *
Улыбчивая официантка, ровесница Лиз, забрала тарелки с закусками, принесла основное блюдо и еще вина. Норов разлил его по бокалам; дьякон промокнул салфеткой губы и поднял свой.
–Ваше здоровье, Поль.
Остальные последовали его примеру.
–И здоровье мадам Анны! – добавила Лиз.
–Значит, вы считаете, Поль, что демократия в Европе – порождение христианства? – поставив недопитый бокал на стол, дьякон вернулся к прежней теме. – Возможно, возможно, не стану спорить. И все же в том, что христианство повинно в своей гибели, я категорически не согласен. Наоборот, ему мы обязаны нашей цивилизацией.
Он вдохнул обеими ноздрями пряный запах, поднимавшийся от горячего блюда, и с аппетитом принялся за курицу.
–В современной Европе нет равенства, – сказал Жан-Франсуа Норову.– Это – аберрация. Здесь есть богатые и бедные.
–И еще существуют высокие и низкие, красивые и уродливые, выдающиеся музыканты, вроде тебя, и тугоухие дилетанты, как я. Что поделать, Ванюша, природа не терпит равенства, и вашим интеллектуалам, до сих пор повторяющим идеи ваших же просветителей XVIII века, не удалось надругаться над ней до конца. Преимущество демократии в том, что перед лицом закона она уравнивает богатых и бедных, насколько это, конечно, вообще возможно.
–Земное правосудие – не замена Страшному суду,– заметил дьякон.– Оно несовершенно.
–Поэтому никто и не рвется на Страшный суд,– улыбнулся Норов.– Здесь больше шансов открутиться от наказания.
–У богатых! – поправил Жан-Франсуа.
–Ну, не скажи. Европейские суды чрезвычайно чувствительны к общественному мнению и изо всех сил стараются быть политически корректными. Иногда они наказывают богатых с особой суровостью, лишь бы угодить общественности. Что я хочу сказать, Пьер, так это то, христианство призывает к страданию, но человечество вовсе не желает страдать. И никогда не желало. Раньше, при авторитарных режимах выбора не было, приходилось мириться с земной несправедливостью в надежде на небесное воздаяние. Но научно-технический прогресс и промышленная революция избавили людей от нищеты, а демократия дала толпе право выбора. Желающих страдать не нашлось, и христианство сделалось ненужным.
–Хуже, что сделалось ненужным искусство,– заметил Жан-Франсуа.
–Ты преувеличиваешь,– возразил дьякон.– Существуют театры, выставки, концерты классической музыки…
–Я говорю о подлинном искусстве, а не о том, что хорошо продается,– поморщился Жан-Франсуа.
–Одно из другого, Ванюша. Нет страданий – нет искусства. Культуру создают подвижники, а не коровы. Коровы производят навоз.
–И еще молоко, – неожиданно вставила Лиз с улыбкой.
Все посмотрели на нее, и она смутилась, поняв, что сказала что-то не то. Потеряв нить разговора, она нашла себе другое занятие. За соседним столом обедал высокий, толстый важный мужчина, из местных фермеров, Норов его изредка встречал. Он повсюду появлялся с большим белым самоедом, гораздо более ухоженным, чем он сам. Собака, красивая, с тщательно расчесанной шерстью, и сейчас лежала у его ног. Вела она себя спокойно и дружелюбно, как большинство французских собак, но запах еды действовал на пса возбуждающе. Время от времени она вскакивала, вплотную подходила к хозяину и, раскрыв пасть, с надеждой смотрела на него, ожидая, что тот вспомнит о ней и поделится чем-нибудь вкусным. Но тот игнорировал намеки своего четвероного друга и продолжал жевать, лишь изредка снисходительно почесывая пса за ухом.
Лиз подозвала собаку, потрепала по голове и попросила официантку принести ей воды. Официантка принесла пластиковую плошку с водой, и голодная собака принялась лакать. Норов наблюдал за Лиз и псом в промежутках между обменом репликами.
–Можно угостить вашу собаку? – обратился Норов к хозяину, показывая на курицу на своей тарелке.
–Если хотите,– сухо
