Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов
В последнее время Норов сильно сбавил обороты в учебе; надо было наверстывать, – конкурс на исторический всегда был большим. Один из его одноклассников посещал платные подготовительные курсы по истории при университете, и Норов тоже записался. Ребята там занимались серьезные; они много читали, работали с репетиторами, на которых у его матери не было денег, иные из них побеждали на городских и областных олимпиадах. Норов видел, что за поступление ему придется побороться и налегал на учебники.
Для его сестры проблемы выбора факультета в свое время не существовало. Она с детства мечтала стать врачом и, закончив школу с золотой медалью, поступила в медицинский; там она продолжала учиться на отлично.
* * *
–Вам понравилась церковь, мадам Анна? – спросила Лиз
–О да, очень! – Анна посмотрела на Жана-Франсуа.– Пьер сказал, что один из ваших предков ходил в крестовый поход?
Он небрежно отмахнулся.
–Очень, очень дальний.
–Разве вы не гордитесь им? – удивилась Анна.
–Какое отношение это имеет ко мне?
–Ну, как же, Жан-Франсуа!– мягко возразил диакон. – Это – твои корни, твое имя.
–Я ношу другое имя. И жизнь моя другая, и взгляды иные. Убивать человека за его религиозные убеждения – глупо и жестоко.
–Никто к этому и не призывает, – заметил дьякон.– Но мы говорим об истории Франции!
–Мусульмане призывают,– напомнила Анна.– И не только призывают, но и убивают. В том числе, французов во Франции.
–Осторожней, ты опять затрагиваешь опасную тему, – улыбнулся Норов Анне.– Французы предпочитают не рассуждать о том, как их убивают мусульмане, они боятся их этим обидеть.
Дьякон улыбнулся и кивнул, показывая, что тоже считает подобную политическую корректность достойной иронии. Жан-Франсуа только пожал плечами, показывая, что тема ему и впрямь не очень интересна.
–Жаль, что в вашей церкви редко служат, – сказала Анна дьякону, переходя на другое.– Я бы с радостью сходила на мессу.
–Что поделать? К сожалению, католицизм сейчас во всем мире переживает не лучшие времена,– Дьякон развел руками.
–Я думаю, это из-за разоблачений в прессе, – сказала Лиз.– Много пишут о педофилии, всех это так возмущает! Некоторые наши знакомые перестали посещать церковь. Ужасное преступление, правда, месье Поль?
–Ужасное, – подтвердил дьякон. – Но все это сильно преувеличено.
–Падение интереса к религии в развитых странах – это исторически обусловленный процесс,– сказал Норов.– Он не особенно зависит от разоблачений, скорее, наоборот, они явились его следствием.
–Вы считаете, за этим кто-то стоит? – оживился дьякон.
Подобно многим французским деревенским интеллектуалам, он увлекался конспирологическими теориями.
–Прогресс и демократия,– ответил Норов.– Верные спутники просвещения, палачи культуры и индивидуализма.
Дьякон, кажется, не вполне понял, на его лице отразилось легкое разочарование. Он явно надеялся на обсуждение теории тайного заговора.
–Количество верующих с каждым годом уменьшается, – подтвердил он.– И это не лучшим образом сказывается на общественной морали.
–Религия не влияет на состояние морали,– возразил Норов.– Это социологический факт. В тоталитарных атеистических странах – самый низкий уровень преступности.
–Европа тоже скоро может стать атеистической, – сказала Анна. – Я читала, в городах верующих меньше шести процентов. В сельской местности – чуть больше.
–Постоянных прихожан осталось мало и у нас, в основном это люди пожилого возраста,– печально подтвердил дьякон.– Никто не хочет идти в священники. Отказ от семьи, бедность, самоограничения, – всех это пугает. Все хотят жить спокойно, ни в чем себе не отказывая.
–Понятное дело,– усмехнулся Жан-Франсуа.– За это нельзя осуждать.
–Но и уважать тоже трудно,– вставил Норов.
–Не всем быть героями, Поль!
–Но вовсе необязательно превращаться в жующее стадо.
–Христианская символика во Франции запрещена,– уныло продолжал дьякон.– Что будет дальше?
–Мир не пропадет, – насмешливо заверил Жан-Франсуа.– Просто станет другим.
–С христианской точки зрения он уже пропал,– заметил Норов.
–Я не религиозна,– призналась Лиз, внося свою лепту в ученую дискуссию.– Мне кажется, нужно просто жить, работать и не делать другим зла.
* * *
С новыми товарищами на подготовительных курсах Норов сошелся легко, – с ними у него было больше общего, чем с одноклассниками, не говоря уже о боксерах. Особенно он подружился с двумя ребятами, евреями, состоявшими между собой в дальнем родстве. Они ввели его в свою компанию, и Норову там понравилось.
В те годы талантливая увлеченная молодежь собиралась у кого-нибудь дома; пили мало, но много говорили и спорили о поэзии, литературе и смысле жизни; читали стихи, играли на фортепьяно и гитаре, иногда устраивали любительские представления. К коммунистическому режиму все относились саркастически, хотя настоящих диссидентов в Саратове практически не было, несогласие, как правило, ограничивалось анекдотами.
В семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века исход евреев из СССР еще только начинался; они составляли значительную часть советской интеллигенции. Их было много и в английской школе, они задавали тон в компаниях молодых интеллектуалов. Норова тянуло к евреям, они казались ему остроумнее, смелее в суждениях и как-то взрослее своих русских сверстников; они вообще яснее ориентировались в жизни.
Мать воспитывала их с Катей в уважении ко всем национальностям, но к евреям ее отношение было особым. Не говоря уже о том почтении, которое она питала к Карлу Марксу, многих своих коллег-евреев она считала выдающимися специалистами. Анекдотов с антисемитским оттенком она не выносила.
Молодежная компания, в которую попал Норов, особенно часто собиралась у Эллы Китайгородской, она была настоящей звездой. Ей было всего шестнадцать лет, как и Норову, она училась в музыкальном училище по классу фортепьяно, играла на гитаре, прекрасно исполняла романсы и популярные в те годы бардовские песни. Высокая, стройная, легкая, жизнерадостная и остроумная, с сияющими зелеными глазами, длинным, умным, как у породистой собаки, лицом, в обрамлении каштановых волос, она была невероятно привлекательна.
Вместе с матерью-врачом и старшим братом, студентом строительного института, Элла жила в центре города, в большой четырехкомнатной квартире с высокими потолками. Ее отец, бывший главный врач ведомственной больницы отбывал срок за взятки, которые он получал в составе им же организованной группы. Элла, его любимица, категорически отказывалась признавать справедливость приговора и вину отца. Она упрямо твердила, что он сидит за убеждения, оклеветанный врагами и подставленный «конторой», как тогда именовали КГБ.
Во время следствия за него хлопотала многочисленная и влиятельная еврейская родня, сумевшая уберечь от конфискации его имущество. В результате семья сохранила не только квартиру, но и замечательную библиотеку, из нескольких тысяч томов, занимавшую все стены и в гостиной, и в комнате
