Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
– Двенадцать, – поправила его девушка. – Двенадцать лет назад были застрелены пятнадцать человек. А на площади Льва Толстого Подлый Охотник убил свою последнюю жертву. Только то была не женщина, а мужчина, думаю, поэтому никто не догадался, о чём картина. – Ника вздохнула и отвела взгляд. – Первой жертвой Подлого Охотника стал мой отец.
* * *
– Считаю ли я, что Абедалониум может быть причастным к преступлениям? Нет, нет и нет. Категорически нет. Наше общение с Абедалониумом не было долгим и проходило исключительно в Сети, однако он произвёл впечатление абсолютно адекватного, умного, тонкого человека. Ничто в общении не выдавало в нём зверя, способного на те гнусные преступления, которые все обсуждают. Напомню, что Абедалониум долгое время жил в Санкт-Петербурге, здесь начинал карьеру и стал знаменитым. Работы Абедалониума находятся в лучших частных коллекциях города и в больших музеях. Вполне возможно, что Абедалониум вращался и продолжает вращаться в высшем свете, благодаря чему знает много неприглядных историй о богатых и высокопоставленных людях. И я рада, что Абедалониум не побоялся выставить на свет их грязные делишки. Не побоялся вскрыть гнойники.
– Тогда почему Абедалониум молчит?
– Думаю, потому что скрывается от мести тех, о ком он уже рассказал, и преследования тех, кто знает за собой грехи и боится, что Абедалониум расскажет о них. Сейчас все боятся Абедалониума, никто не знает, чей грязный секрет будет обнародован следующим, и в этих обстоятельствах самое разумное для него – скрываться.
– Вы думаете, жизни Абедалониума что-то угрожает?
– Страшная история Кости Кочергина показывает, о каких безжалостных людях идёт речь. Это настоящие звери в человеческом обличье, которые почуяли опасность и способны на всё…
Лидия убрала звук телевизора, по которому шло её большое интервью, и перевела взгляд на экран ноутбука.
Лидия Дабре уверена, что Абедалониум непричастен к преступлениям.
Лидия Дабре надеется, что Абедалониум жив.
Лидия Дабре. Чем знаменита талантливая питерская художница?
Лучшие работы Лидии Дабре.
Статей о ней с каждым днём становилось всё больше. Разумеется, одного только скандала не хватило, чтобы сфокусировать внимание публики на молодой и очень талантливой художнице, но агент Лидии был опытным и хватким, быстро понял, что нельзя упускать удобный случай продвинуть подопечную и сумел с выгодой использовать частые появления девушки на экранах и в статьях. Агент пробил первые публикации, привлёк к ним интерес, а дальше они стали множиться, как снежный ком.
Лидией заинтересовались.
О ней заговорили.
Поползли слухи, что агент Абедалониума не исключил возможности взять Лидию под крыло и вывести в мир большого современного искусства. Эта новость произвела фурор. Друзей она Лидии не прибавила, однако сейчас, «на фоне разворачивающейся трагедии», злопыхатели воздерживались от ударов, но уколы в её адрес сыпались, и не было сомнений, что когда всё уляжется, молодую художницу начнут с наслаждением топтать. Впрочем, если к тому времени ею действительно заинтересуется агент Абедалониума, на это мелкое обстоятельство можно будет наплевать.
До сих пор завистники Лидию не беспокоили: её успех не был настолько значимым, чтобы вызвать злобу у какого-нибудь бездарного, но авторитетного деятеля искусств и его клаки. Кроме того, девушка держалась в стороне от творческого сообщества и не привлекала к себе внимания. Но неожиданный выбор Абедалониума вывел Лидию из тени, в которой ей было удобно и уютно. Требовать от Абедалониума изменить неожиданный выбор желающих не нашлось, но двусмысленное положение, в котором оказался знаменитый художник, его выставка и всё с нею связанное придало им наглости. Почти сразу зазвучало: «Как хорошо, что я оказалась/оказался в стороне от сомнительной чести курировать скандальную выставку». Теперь начали щипать «грубые работы этой Дабре».
Творческие деятели готовились рвать очередную жертву, поэтому выпавший шанс следовало использовать с максимальной эффективностью и взлететь как можно выше – чтобы снизу не доплюнули.
Лидия была достаточно умной и хладнокровной, чтобы понимать, что шанс нельзя упускать. Но ей не нравилось то, что приходилось делать. Нет, не говорить «правильные» слова, а вообще говорить слова. Выступать. Давать интервью. Улыбаться фотографам. Всё, к чему стремились многие коллеги, что воспринималось ими как вершина, как «сладкое бремя славы», вызывало у Лидии отторжение. Однако она знала, что должна. Она блестяще играла роль, тщательно скрывая истинное отношение к происходящему, но настоящей становилась только подходя к мольберту.
Там была её жизнь. Там был её рай. Её убежище и её мир.
И поэтому сейчас, просмотрев накопившиеся записи, Лидия не поехала, как собиралась, в «Манеж». Сегодня у неё не было ни сил, ни желания появляться на публике. Написала, что неожиданно разболелась голова, и отправилась в мастерскую, расположенную совсем рядом, через два дома вниз по улице. Переоделась в заляпанные краской джинсы и рубашку, подошла к мольберту и закрыла глаза. Не глядя на картину, над которой работала последние дни. Полностью отрешившись от окружающего.
Лидия могла стоять так или несколько секунд, или полчаса, каждый раз по-разному. Она не могла заранее сказать, сколько понадобится времени, чтобы открыть глаза, чтобы…
На этот раз понадобилось меньше трёх минут.
Лидия открыла глаза и увидела то, как продолжит работу. Увидела то, что будет написано и как будет написано. В деталях. В мазках. В оттенках краски.
Увидела то, что через час или два появится на холсте.
Увидела и улыбнулась.
БЕССОННИЦА
Но не та, в которой тебя крутит несладкая полудрёма, постепенно погружая в омут полного непонимания происходящего; в тоску, что представляется наваждением, но всегда является на самом деле; в унылую безнадёгу безысходности. Нет. То была её особая Бессонница. Её личная. Неповторимая. Которая, подобно хорошей барменше, мешает сон с реальностью в коктейль такой крепости, что его можно поджигать. Коктейль, который выпивается залпом, оставляя послевкусие пронёсшегося по душе урагана, сорвавшего покровы с тайн, как крыши со старых домов. Урагана, позволившего увидеть не только скрытое, но то, чего, возможно, никогда не происходило…
– Я не помню, где это было. Скорее всего на Невском, но я думаю, что нет, хотя не знаю, почему я так думаю. В тот день со мной случилась Бессонница и мы с ней брели по тротуару медленно, хотя ветер был попутным и не пронизывал насквозь. Скорее, прыгал рядом, а иногда крутился в ногах.
Она говорила медленно, держа двумя руками большую кружку с какао, в котором густо плавали зефирки. Держала кружку так, словно грела об неё ладони и грелась сама, но ей точно не было холодно. Хотя, может, и было, потому что она встретила его в пижаме, а больше в квартире никого не было, никто не делился с ней теплом в ту ночь. Он сварил для неё какао и теперь внимательно слушал. А она радовалась, что он приехал и сделал ей какао, хотя она не звонила, и с удовольствием рассказывала о том, что случилось в прошлую Бессонницу.
Она всегда была с ним честна.
– В переходе я долго стояла, любуясь светом ламп, и меня фотографировал какой-то мальчик. Потом он убежал, но скоро вернулся и отдал мне телефон. Сказал, что больше так не будет. Я сказала, что телефон не мой, но он сказал, чтобы я всё равно его взяла. Я взяла. А утром я не нашла дома чужой телефон, хотя искала, а в своём увидела фотографии того, как я любуюсь светом переходных ламп. Получилось очень красиво, а я даже не сказала тому мальчику спасибо. Просто взяла телефон, потому что он сказал, чтобы я взяла. В моей Бессоннице порой случается странное, и я хочу об этом рассказывать. – Она доверчиво посмотрела ему в глаза.
Он улыбнулся в ответ.
Она сделала глоток какао и сказала:
– Ты умеешь варить его для меня. Только ты.
Он снова улыбнулся и легко-легко, почти незаметно, коснулся кончиками пальцев её руки. Теперь улыбнулась она и вернулась к рассказу:
– Когда я вышла из перехода, в городе не оказалось никого. Я не знаю, как так бывает, но так бывает – по какой-то причине все вокруг решили куда-то деться, и мы с Городом остались наедине. Даже бегающий мальчик исчез, но я к тому времени
