Кровавый апельсин - Гарриет Тайс
Я понимаю, что, если не сойду с автобуса сейчас, я либо ударю его, либо меня вырвет на него. Я встаю и проталкиваюсь мимо Роберта, прокатив сумку по его ногам. Я бормочу что-то о том, что мне нужно подышать свежим воздухом, и выхожу, когда автобус проезжает мост Ватерлоо.
Я возвращаюсь на середину моста и смотрю на воду, «Лондонский Глаз» и Вестминстер. «Лучший вид в Лондоне», – сказал однажды Патрик. Я поворачиваюсь и смотрю мимо Блэкфрайерс на Лондонский мост. Позади него виднеется Тауэрский мост. Немного правее от него в своей квартире, бледный и покладистый, Патрик должен бы заявлять о своей невиновности. А не лежать в морге в виде кровавых кусков.
Я поворачиваюсь взглянуть на реку, гадая, почему здесь нет бронзовой таблички с выгравированным номером телефона доверия «Самаритян». Она есть на других мостах. Сейчас этот телефон так же бесполезен для Патрика, как была и я, отказавшаяся разговаривать с ним или выслушивать его объяснения.
Рядом со мной останавливается мужчина, и я понимаю, что он смотрит на меня. Мгновение я сердито гляжу на него, а потом осознаю, что он просто беспокоится. Я стояла здесь слишком долго, пристально глядя на воду.
– Нет, все не так, – говорю я и ухожу, опустив голову.
Одним только этим взглядом он сделал для меня больше, чем я для Патрика, и эта мысль не покидает меня всю дорогу до самой конторы.
На входе я встречаю Полин.
– Я сказала Алексии пару дней отдохнуть, – говорит она. – Это совсем не ее вина, но она чувствует себя ужасно. Нам придется присмотреть за ней, убедиться, что она получает психологическую помощь.
– Это все просто ужасно. Надеюсь, с ней все будет в порядке. Если считаешь это допустимым, можешь передать ей мои лучшие пожелания и сказать, что она может рассчитывать на любую мою поддержку.
Полин кивает:
– Передам. Она волновалась о том, что ты подумаешь. Я убеждала ее, что ты будешь на ее стороне, но она мне не поверила. Если честно, она немного враждебно к тебе относится, но сейчас трудное время.
Это словно удар в живот. Я считала себя ее союзником, а теперь осознаю глубину своего незнания, вред, нанесенный моей эгоистичной глупостью. А потом в голову приходит другая мысль.
– Я понимаю, почему она так думает, но за последние пару дней я много чего узнала. Она может рассчитывать на меня во всем, пожалуйста, скажи ей это. Но, Полин, я тут подумала… Я получала анонимные сообщения, неприятные. Ты считаешь…
Полин долгое время молчит, а потом отвечает:
– Не знаю. По тому, что она сказала, трудно понять. Если получится, поговорю с ней. Но она сейчас не в том состоянии.
– Конечно. И все в порядке, это не срочно. Я бы просто хотела, чтобы это прекратилось.
– Понимаю, – говорит Полин.
– Спасибо, Полин. И пожалуйста, скажи ей, что я обеспечу ей любую поддержку, которая ей может понадобиться, если она этого захочет, – говорю я.
– Я рада, Элисон. Думаю, нам нужно присмотреться к тому, как мы помогаем нашим стажерам… Не хочешь этим заняться? Могу устроить встречу.
– Давай, конечно. Мы можем о них лучше позаботиться.
Попрощавшись с Полин, я закрываюсь в своем кабинете и сижу там как можно дольше. Мне сейчас не хочется быть среди людей. В животе неприятное чувство, руки трясутся. Я беру телефон, чтобы снова прослушать голосовые сообщения Патрика, посмотреть, смогу ли я понять по тону его голоса, в каком состоянии он был. А потом вспоминаю, что удалила их, машинально. Это касается и всех его сообщений, даже тех, что были похожи на любовные в тот короткий промежуток наших отношений между похотью и смертью. Я помню его силу, как больно мне было, что я чувствовала спустя несколько часов после того, как мы трахались. Мысль о том, что он мертв, кажется абсурдной, но когда я просматриваю записи в телефоне, то не нахожу ни следа его существования. Никаких совместных фотографий, никаких воспоминаний. У нас никогда не было Парижа. Мы и не заслуживали его.
Кто-то стучит в дверь. Это Роберт. Да, я пойду в паб, да, пойду сейчас. Нет, больше ничего не знаю, ничего ни от кого не слышала. Роберт на мгновение останавливает меня в дверном проходе и обнимает.
– Знаю, что вы были близки, – говорит он.
Я отстраняюсь и хмурюсь.
– Нет, не так. Я не намекал… но он дал тебе дело.
Я киваю… Так и было. Это все, что от него осталось.
Мы первыми приходим в паб и садимся в углу внизу, где Роберт забронировал столик. За этим же столом мы сидели в ту ночь, когда меня впервые посвящали в дело Мадлен, в ту ночь мы трахались и я разбила фотографию Матильды. Черт, это было стекло, а не зеркало. Так не должно было получиться.
Я заказываю бутылку домашнего красного, и мы быстро выпиваем ее. Роберт мрачен, и я знаю, что сама выгляжу так же: мы сжали челюсти, пытаясь противостоять тому, что на нас навалилось. Приходят другие сотрудники из конторы, клерки, солиситоры, один за другим заказывая бутылки дешевого вина. Сейчас не время переживать, что это не винтаж, мы залпом пьем уксус. После целой бутылки вина я все еще на ногах и язык у меня не заплетается. Некоторые люди слышали о новостном репортаже, и их слова проносятся по комнате. «Бедный машинист поезда». «Бедные женщины». «Бедный Патрик».
Комната мерцает, туман света окутывает лица людей. Это как в то время, когда можно было курить в помещении и лампочки на потолке сияли сквозь дымку. Я иду наверх с Робертом покурить. Никто из нас не знает, что сказать. Вернувшись вниз, я вижу, кто-то заказал еще и бутылку виски – Famous Grouse, такого же недорогого, как и вино. Я делаю глоток, потом еще один, и все еще алкоголь словно бы не влияет на меня. Я оглядываю сидящих за столом: свет перетек на головы людей и пульсирует во тьме вечера, как медуза. Ко мне поворачивается Санкар, которому нужно сказать что-то очень важное, но он зависает во мраке, приоткрыв рот. Хлоя проходит мимо него, и я поднимаю руку, а она машет в ответ и садится на другом конце стола. Я поворачиваюсь обратно к Санкару, но он уже закрыл рот, а Роберт снова наполнил мой стакан,
