Кровавый апельсин - Гарриет Тайс
Несколько месяцев назад они пошли вместе в бар и, как Алексия рассказала Полин, напились. Потом отправились к ней на квартиру, грязную съемную комнату на Холлоуэй-роуд. Они начали целоваться, но Алексия решила, что не хочет заходить дальше, а он не хотел останавливаться. Поэтому не остановился. Она никому не рассказала, потому что знала, как важна его работа для конторы. На следующей неделе мне дали дело об убийстве, говорит она, объясняя свое решение. Она не хотела доставлять неприятности. Не думала, что кто-то ей поверит. Но Полин поверила и сказала, что они обе сидели и плакали, прежде чем Алексия позвонила в полицию.
И я тоже ей верю. Я знаю, как близко был Патрик в моем доме к изнасилованию, как почти не остановился. И во все другие времена, когда он почти пересекал границы допустимого, меня устраивала моя слепота, я не видела, что происходит. «Тебе нравится грубо» – его мантра, а я не противилась, трусливая Анастейша с дешевой версией Кристиана Грея.
Горло сжимается от приступа тошноты; мне нужно побыть одной. Я бегу в туалет, захлопываю дверцу за собой. Желудок успокаивается, но во рту затхлый привкус кислоты, и я выплевываю ее. Вытираю рот туалетной бумагой и снова выплевываю, пока вкус не уходит, а потом опускаю голову на сиденье, закрыв глаза. Я бы навсегда осталась здесь, но мне нужно снова встретиться с ним лицом к лицу. Но только еще один раз, и все.
Вернувшись к столу, я вижу, что он все еще плачет, даже не пытаясь вытирать сопли, стекающие по верхней губе.
– Я знаю тебя. – Я стою рядом с ним, полная праведного гнева. – Я знаю тебя. Я больше так не могу.
– Если ты меня знаешь, то должна понимать, я не способен на такое. Пожалуйста, позволь мне все объяснить, – говорит он сквозь всхлипы.
– Это бессмысленно. – Я все еще стою. – Дело в том, Патрик, что я знаю, каков ты.
Теперь он уже по-настоящему плачет, из носа текут сопли, а слезы сбегают вниз по шее. В пабе все еще мало людей, но мы привлекаем взгляд бармена, бородатого мужчины в клетчатой рубашке, старательно вытирающего стакан.
– Думаю, мне лучше уйти, – говорю я.
– Да, иди. Возвращайся к своей миленькой семье, миленькому мужу. – Он повышает голос, балансируя между злостью и слезами. На мгновение он замолкает, и я вижу, что грусть победила, когда он прячет лицо в ладонях. Потом поднимает голову, и от него исходит лишь гнев. Глаза покраснели и смотрят на меня с яростью. – Вали домой!
Я собираюсь уйти, но что-то внутри меня лопается. Я наклоняясь над столом:
– У меня больше нет дома. Мне нельзя видеться с дочерью. А мой муж подает на развод. Так что знаешь что? Мне наплевать на тебя. Это твое дело, ты это сотворил. Мне вообще не стоило с тобой связываться.
Я думала, что он уже бледный, но теперь остатки краски покидают его лицо.
– Слушай, Элисон. Прости. Прости. Что случилось?
– Матильда вчера потерялась, а пока я искала ее, Карл потерял терпение. Он прав, все эти годы я была хреновой матерью, все время отвлекалась. Эти… эти отношения тоже не помогли. Мне не стоило связываться с тобой. Нужно было заботиться о себе. Нужно было заботиться об Алексии.
Негодование делает мой голос все пронзительнее. Я злюсь на Патрика, но и на себя, потому что была так ослеплена им, что не поняла, каков он.
– Прости, Элисон. Пожалуйста, присядь. Можем поговорить об этом? – спрашивает он.
– Больше не о чем говорить. – С меня хватит. – Я ухожу. Пожалуйста, больше не звони мне. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
Мгновение Патрик ничего не говорит, потом встает рядом со мной:
– Элисон, пожалуйста. Нам было хорошо вместе. Я знаю, что сейчас творится бардак, но мы могли бы все исправить.
– Тебя обвинили в изнасиловании двух женщин.
– Все не так, – умоляющим тоном возражает он.
– Я знаю тебя, Патрик, знаю.
Я пытаюсь не плакать, но больше не в силах сдерживаться. Теперь Патрик стоит близко, слишком близко, и я отхожу, но он идет за мной, пытаясь коснуться моего плеча. Я зажата между столом и стулом, а он все приближается. Понимаю, что не хочу, чтобы он касался меня, но он все ближе.
– Все в порядке? – спрашивает бармен.
Патрик смотрит на него и поднимает свой стакан. Он пытается выпить, но понимает, что тот пуст. Снова смотрит на стакан, на меня, на бармена, а потом вскидывает руку и швыряет стакан на стол. Тот разбивается, и осколок попадает мне в щеку. Бармен делает шаг вперед, чтобы помешать Патрику ударить меня, но тот уже сел, спрятав лицо в ладонях. Его плечи трясутся.
– Сэр, прошу вас покинуть наше заведение, иначе я вызову полицию, – говорит бармен, и Патрик поднимает на него взгляд. А потом начинается смеяться.
Я хочу уйти из паба, но мне страшно – вдруг он последует за мной? Патрик еще раз бросает на меня взгляд и, встав, надвигается на меня. Бармен встает перед ним, но он отпихивает его и, взяв меня за подбородок, наклоняется для поцелуя.
– Я потерял все, – говорит он. – Все.
Я отстраняюсь, но он уже отпустил меня. Оттолкнув меня в сторону, Патрик уходит из паба.
Мы с барменом стоим в наступившей тишине. Я понимаю, что мое лицо мокрое, и вытираю то, что считаю слезами. Мужчина идет к бару и приносит мне стопку белых салфеток. Я вытираю щеки, глаза, стираю поцелуй с губ.
– Вы в порядке? – спрашивает бармен, и я киваю. – Ваше лицо… то есть у вас идет кровь.
Я опускаю взгляд на салфетки. Он прав, они испачканы кровью. Адреналин покидает тело, и я чувствую жжение пореза. Снова прижимаю салфетку к лицу.
– Все будет хорошо, – говорю я. – Мне пора.
– Хотите, чтобы я вас провел? Вдруг он поджидает вас? – предлагает бармен.
Я почти соглашаюсь, но глубоко внутри понимаю, что Патрик не станет ждать, он уже ушел. Так что я качаю головой и выхожу.
Я иду мимо метро Холборн по пути к «Трэвелодж», опустив голову, чтобы никто меня не узнал. Напротив станции вижу газету.
«ВЕДУЩИЙ СОЛИСИТОР ОБВИНЕН В ИЗНАСИЛОВАНИИ», – кричит заголовок. Я беру газету, на первой странице зернистая фотография Патрика. Я пытаюсь прикрыть его лицо рукой. Начинаю читать, но потом выкидываю в ближайшую урну. Я и так достаточно знаю.
Добравшись до «Трэвелодж», я провожу остаток дня, сидя в номере отеля и пытаясь
