Однажды в Мидлшире - Дарья Эпштейн
– Можно, – сказал Джон.
И призраки появились снова, будто и не исчезали.
– Я чуть не лопнула, стараясь не дышать! – пожаловалась зеленая леди.
– Аугустина, но ведь ты вообще не дышишь! – возразила ее белесая подруга.
– Да, Лобелия, но если бы я дышала, я бы непременно лопнула!
Старинная люстра в бальном зале покачнулась, мигнула и вспыхнула. Впервые за шестьдесят лет.
В то же самое время Сонни Кинг преступил порог дома Бушби. В руках у него была корзина домашнего печенья.
– Если это взятка, чтобы я забыл о той твоей статейке, то я ее не принимаю, – заявил Огастес Бушби, закрывая за ним дверь.
– Папа, но ведь ты ее не читал, – возразила Сьюзан, появляясь из глубины дома.
– Не читал, – согласился садовник. – Но она мне не нравится. Чай будешь?
Он исчез в кухне, а Сьюзан провела Сонни в гостиную и усадила на диван. Сама она заняла кресло напротив и некоторое время молчала, глядя на названого брата и подбирая слова. Наконец она решилась.
– Сонни, мне нужно тебе кое о чем рассказать. Это касается твоей мамы, медальона и нашей работы. Но ты должен пообещать, что не напишешь об этом ни слова. По крайней мере, не в «Инфо».
Сонни вгляделся в ее лицо. Она была предельно серьезна.
– Кажется, у меня нет выбора, – ответил он.
И Сьюзан начала говорить…
– Это я создал! Я! Каждый сюжетный поворот, каждого персонажа!..
Михлич гневно вышагивал по гостиной и бурно жестикулировал. Полы его классического твидового пиджака колыхались, как настоящие, а тонкое пенсне перекосилось на сторону. С него можно было писать портрет оскорбленного достоинства.
– Так уж и каждого? – возразил ему Виктор. – Марианну создал я. В вашей версии она была просто эпизодическим персонажем, почти без личности.
– Без личности! Каждый мой персонаж – личность!
– А Оттис? Оттис тоже личность?
Старик невнятно фыркнул.
– И второе убийство тоже целиком мое, – продолжил Виктор. – Так что я имею полное право подписать рукопись своим именем.
– Никакого! Никакого права!
Михлич попытался стукнуть кулаком по столу, но стука не получилось. Тогда он просто развернулся к собеседнику и стал жечь его взглядом. Виктор отложил ноутбук, на экране которого сияло недописанное письмо Саманте, и вздохнул.
– Но вы ведь понимаете, что книга не может быть подписана вашим именем.
– Черта с два!
Молодой человек покачал головой:
– Нет, не может.
– Вам все равно не удастся выдать это за свое. У меня очень яркий и узнаваемый стиль! Мои наследники вас засудят!
– Вряд ли. – Он говорил мягко и спокойно, как с ребенком. – Скорее, назовут меня вторым Михличем. И будут радоваться, что я возрождаю то, что, казалось бы, исчезло двадцать лет назад. Ведь двадцать, верно?
Михлич опустился в кресло и ничего не ответил. Вид у него был подавленный. Виктор, наоборот, воспрянул духом.
– Вы же помните, какой мы заключили договор? Вы диктуете, я пишу, связываюсь с издательством и издаю роман под своим именем. В итоге, правда, я работал ничуть не меньше вашего. Очень уж меня захватила ваша задумка.
По губам старика пробежала самодовольная улыбка.
– Я помню, – сказал он и устало провел ладонью по глазам. – Простите меня, Виктор, я погорячился. Вы действительно прекрасно поработали, и ваше имя должно быть на книге рядом с моим…
Виктор попытался что-то сказать, но Михлич остановил его жестом.
– Знаю, что вы скажете – моего имени там не будет. И это ужасно несправедливо. – Старик вздохнул. – От меня почти ничего не осталось, видите? Даже нормальной памяти. А ведь я старался, так старался создать хоть что-то настоящее… Действительно стоящее. Возможно, великое. Но читатели этого не хотели. Им нужны были загадки, головоломки, интриги… И я давал им это. С каждой книгой у меня получалось все лучше и лучше. А то, чего я действительно хотел, уходило все дальше и дальше. А потом… все кончилось. И сейчас этот роман…
Старик поднялся и махнул рукой.
– Что уж теперь. Подписывайте, Виктор. И отправляйте. Вы правы. Двадцать лет спустя у меня нет ни единого шанса что-либо написать. Я свое упустил.
Виктор подошел к старику и встал рядом с ним у окна. Они молча созерцали сверкающую от снега улицу. А потом Виктор заговорил, медленно и задумчиво:
– Знаете, ведь почти все, что вы мне продиктовали, есть и на листах, которые я нашел в подвале. Помните эти листы?
– Ерунда, там почти ничего не было. Все потерялось или сгорело за двадцать лет. Тут же кто только не жил!
– Нет, там было все полностью, я в этом уверен. Я перепечатал все с этих листов, добавил несколько эпизодов, чтобы заполнить пробелы и сделать историю связной, а сами листы потом сжег.
– Да что вы такое говорите?! Ничего вы не сжигали!
– Конечно же, я их сжег, иначе куда они делись? А потом мне стало ужасно стыдно и я понял, что просто не смогу выдать работу великого Михлича за свою, и я позвонил Саманте и во всем признался.
– Но…
Виктор взялся за телефон.
– Не смейте, Виктор!
– Сэм, привет, это Вик. Да, готово, я как раз по этому вопросу. Слушай, я должен тебе кое-что рассказать…
Михлич стоял посреди комнаты и ошарашенно слушал. А Виктор все говорил:
– Ты, конечно, можешь сделать экспертизу, чтобы убедиться, но, думаю, этого не понадобится. Несколько листов у меня еще сохранились, я привезу их с собой. Да, на Рождество у отца. Там и встретимся. Но, Сэм, это ведь все равно бомба, правда? – Он посмотрел на старика и вдруг подмигнул: – Кажется, это его лучший роман.
По призрачному лицу Михлича катились слезы. Он был счастлив, как никогда при жизни.
Дропс барабанил пальцами по столу. Стол был завален бумагами, записками и экземплярами конкурирующих изданий, и, чтобы так по нему стучать, нужно было освободить место. Это был плохой знак. Сьюзан приготовилась сражаться.
– Это очень хороший текст, – сказал Дропс, и перед глазами Сьюзан мелькнула акула, пробующая на вкус клетку с аквалангистом. – Мне нравится подача. Мне нравится последовательность. Мне нравится стиль.
Он посмотрел прямо на Сьюзан:
– Мне не нравится подпись. Я ожидал, что внизу будет стоять только ваше имя. В крайнем случае – имя Менди или Виктора.
Сьюзан выдержала взгляд:
– Гораций, вы знаете, что мы все над этим работали. Из нас получилась
