Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
– На столике вы видите молотки, которыми, предположительно, и нанесены травмы, – произнёс криминалист.
Кровь на трёх из восьми разложенных на сервировочном столике молотках не оставляла сомнений в том, что именно они стали орудиями преступления, но прозвучало классическое «предположительно», поскольку вывод должен быть подтверждён результатами экспертизы.
– Локтевые суставы убийца разбивал вот этим молотком, пальцы – этим, а колени – самым тяжёлым.
– От чего наступила смерть? – спросил Вербин.
– После истязаний ей нанесли укол шилом. Проткнули затылок.
– Шилом? – переспросил Гордеев.
– Вот оно. – Криминалист указал на прячущийся среди молотков инструмент. – Самое обыкновенное шило.
И самый обыкновенный подвал: старый шкаф, полки с разным барахлом, стиральная машинка, дверь в соседнее помещение. Комната, в которой нашли Валентину, оказалась самой большой из подвальных. В её центре и была оборудована «зона смерти» из плотного полиэтилена: Барбара позаботилась о том, чтобы ни одна капля крови не вылетела наружу, оставив ненужные следы.
– Внутри всё в крови, – сказал криминалист. – Но я не понимаю. Если Барби решила покончить с собой, зачем всё это? – Он кивнул на полиэтилен. – Какая разница, разлетится кровь по подвалу или нет?
– Привычка, – ответил Гордеев. – Она воссоздала привычную картину.
– Раньше здесь никого не убивали, – сказал Вербин.
– С чего ты взял? – удивился Никита.
– Полукресло, в котором находилась девчонка во время экзекуции, не привинчено к полу. Если сильно дёргаться, можно упасть. А дёргалась она сильно.
– Убийца мог вколоть Мульченко наркотик.
Криминалист кивнул, показывая, что согласен с Гордеевым.
– Если одурманить жертву, она не будет кричать, и убийца потеряет изрядную часть наслаждения. – Феликс медленно обошёл вокруг «зоны смерти». – Если экспертиза покажет, что девчонка была под наркотой, у меня возникнет много вопросов к личности убийцы. Поэтому имеет смысл принять тот факт, что предыдущие убийства совершались не здесь. Сейчас мы имеем дело с импровизацией.
– Пусть так, – согласился Гордеев. – Несколько лет назад Барби снесло крышу и она стала убивать. Затем по каким-то причинам прекратила, может, её током ударило и ролики на место встали. – Никита машинально коснулся указательным пальцем виска. – Затем появляется Абедалониум со своим подарком. Барби напугана настолько, что решает покончить с собой. Но перед этим совершает последнее убийство, но не в том месте, где раньше, а у себя дома.
– «Серийник» не убивает, а наслаждается процессом убийства, каждым мгновением, включая подготовительные мероприятия. Он кайфует, когда готовит площадку и представляет, как затащит на неё жертву. Он тщательно подбирает молотки, представляя, как будет наносить удары. Он ловит каждый крик, каждый вздох жертвы. Каждая капля крови и раздробленная кость вызывают у него восторг. Убийца живёт ради этих мгновений и не позволит какой-нибудь мелочи испортить наслаждение. Тем более – последнее наслаждение. – Феликс выдержал паузу. – Полукресло должно было быть привинчено к полу.
– Но оно не привинчено.
– Я вижу.
– И о чём это говорит?
– Раз это не привычное место, откуда взяться соответствующему креслу? – подал голос криминалист. – А возиться она не стала.
Вербин выразительно посмотрел на полиэтилен, но промолчал. Никита поймал его взгляд и тут же поинтересовался:
– Что?
– Пока ничего. Перечисляю детали, которые вызывают у меня сомнения, – ответил Феликс и повернулся к криминалисту: – Вы нашли одежду и обувь, в которых Барби убивала девушку?
– Пока нет.
– Найдите обязательно… – Вербин посмотрел на Никиту: – Почему она переоделась перед самоубийством?
Гордеев пожал плечами.
По большому счёту, можно было заканчивать и возвращаться в город.
Феликс ещё раз оглядел подвал, «зону смерти», задержал взгляд на фотоаппарате Polaroid, уже упакованном в качестве улики; на стопке фотографий – убийца фиксировал каждый этап экзекуции; и спросил:
– Фотографии других жертв нашли?
– Ещё нет.
– Они должны быть здесь. Или в квартире. – Пауза, а затем взгляд на Никиту: – Есть ощущение, что будет закрыто несколько дел об исчезновении. Тех дел, которым примерно шесть лет.
– Догадываюсь.
– И ещё… – Вербин отвёл Гордеева в сторону, подальше от любопытного криминалиста, и тихо произнёс: – Ты можешь уговорить своих пока не раскрывать связь между смертью Барби и Абедалониумом?
– Почему?
– Потому что преступнику это нужно, но журналисты от него материалы не получили.
– А если получат?
– Тогда другое дело.
– А если не получат?
– Тогда посмотрим, откуда им станет известно о смерти Барби.
Несколько мгновений Никита обдумывал слова Феликса, а затем молча кивнул.
* * *
Ещё один мазок. И ещё. И маленький штрих там, где, кажется, всё уже закончилось. Но случайно брошенный взгляд показал, что не закончилось – нужно усилить, добавить немного краски, чтобы получилось идеально – на её взгляд. Чтобы результат по-настоящему радовал.
Она сделала два шага назад, посмотрела на холст, прищурилась, прикидывая, с чего начнёт работу в следующий раз, вздохнула и занялась кисточками. И руками.
Возвращением в реальную жизнь. Полную тайн и странных событий.
Но как же трудно оторваться от занятия, которое приносит радость! От картины, которая только пишется, но увлекает так, что каждый перерыв в работе приносит почти физическую боль. Поэтому вздох, который она издала прежде, чем выйти из помещения, был полон грусти.
«Скоро вернусь…»
Единственное утешение.
Чтобы окончательно привести себя в порядок, ей пришлось принять душ, но голову мыть не стала – сушить долго. Собралась, оделась и вышла, оставив телефон на кухонном столе. Прошла через несколько дворов – здесь пролегал «безопасный» маршрут, на котором не было ни одной видеокамеры, – и минут через семь оказалась на набережной. И тоже в «чистой зоне». Где её можно увидеть, но нельзя записать. Оказавшись на безопасном пятачке, она достала из кармана глушащий сигналы чехол, вытряхнула из него кнопочный телефон, батарейку и сим-карту, собрала их, а когда телефон определился в Сети, набрала первый номер из трёх, которые были записаны в память карты, дождалась мрачного:
– Откуда у тебя этот номер?
И, улыбнувшись, произнесла:
– Три человека, которым Абедалониум подарил копию своей самой знаменитой картины, мертвы. Скажите, что вы сейчас почувствовали? О каком своём преступлении вы вспомнили?
– Ты кто такая?! Ты зачем звонишь? Если позвонишь ещё раз, я тебе ноги оторву!
Она улыбнулась и нажала «отбой».
Два других разговора прошли примерно так же, только обошлось без угроз: абоненты отключались, едва услышав вопрос. Но ей не требовались ответы. Закончив третий разговор, она увидела, что первый начал перезванивать, вновь улыбнулась, разобрала ставший ненужным телефон, бросила его в воду и тем же «безопасным» маршрутом вернулась к картине, по которой успела соскучиться.
* * *
– Я думала, людей будет меньше, – сказала Ника, оглядывая зал «Деловой тыквы». Не вечер пятницы, конечно, и даже не субботы, но гостей в заведении всё равно оказалось изрядно. – Завтра же будний день.
– Редко развлекаешься по воскресеньям?
– Я – рабочий человек, Вербин, у меня нет времени развлекаться.
– Ты же фрилансер.
– Спасибо, что напомнил. Значит, у меня ещё и нет денег, чтобы развлекаться. Видишь, как всё совпало?
Честно говоря, Феликс побаивался вести девушку в «Тыкву», ожидал, что, увидев место, где ей вчера пришлось пережить несколько неприятных минут, Ника разволнуется и «закроется» на весь вечер, но девушка удивила. Вздрогнула, когда они проезжали мимо арки, но сразу успокоилась, потому что ожидавший подобной реакции Вербин в то же мгновение сжал её руку. И Ника расслабилась, благодарно улыбнулась, но ничего не сказала. В заведение вошла в чуть приподнятом, во всяком случае с виду, настроении, улыбнулась барменам и почти скороговоркой изложила заказ, добавив, что «за эти дни выучила меню наизусть». И не забыв, конечно, выразительно посмотреть на Феликса. А Феликс, дождавшись, когда они окажутся за столиком вдвоём, негромко спросил:
– Позволишь личный вопрос?
– Вербин? – Ника подняла брови, широко распахнула глаза и несколько раз хлопнула ресницами, изображая абсолютное изумление. – Вот уж не думала, что ты настолько робок.
Это означало: «Спрашивай, конечно!»
– Ты рисуешь?
– В смысле: занимаюсь ли я классической живописью?
«Чёртов Питер!»
– Да.
– А-а. – Кажется, она смутилась. Нет, не показалось – смутилась. И от откровенно притворного изумления не осталось и следа. – Ты… ты открывал картину?
