Искатель,1994 №2 - Дональд Уэстлейк
— И?
— Ничего не получилось. Единственный издатель, который проявил какой-то интерес, заявил, что ему моя вещь понравилась, но публику это не заинтересует. Он посоветовал мне внимательно изучить массовые издания, которые выставляются в киосках. Его следовало понимать так: пойди и сделай то же самое. Ну я и сделал. А дребедень такого рода вы знаете — глупая любовная интрижка развертывается на четных страницах…
Мартенс сочувственно покачал головой. Боб не замечал» чтобы он делал какие-либо знаки бармену» но время от времени появлялась рука и заменяла пустые рюмки полными.
За соседним столиком крупная блондинка мрачно сказала:
— Знаешь, Гарольд, это хорошо, что господь бог не дал мне своих детей, а то я растратила бы на них жизнь так же глупо, как на этих испорченных пасынков…
Мартенс спросил у Боба, что же происходило на нечетных детях.
— …То есть на страницах, — поправился он.
У Боба Роузина правая сторона лица постепенно онемевала. Левая сторона начала чесаться. Он рассеянно сказал:
— О, тут ничего не меняется от книги к книге. На нечетных страницах герой пускает какому-нибудь подлецу кровь из носа, а потом пинает его ногой в живот или, наоборот» сначала пинает ногой в живот и только после этого пускает ему кровь из носа…
— Так в чем же дело? — хрипло спросил старик. — На моей памяти вкус публики изменился — от розовых романчиков, которые могли бы читать монахини, к похабщине» способной заставить покраснеть грузчиков. Поэтому мне очень интересно: как же могла провалиться ваша книга?
Боб пожал плечами.
— Монахини снова вышли на сцену. Фильмы о монахинях, книги о монахинях, монахини по телевидению, в ковбойских фильмах… Издатель сказал: вкус публики изменился, и не могу ли я написать для него историю святой Терезы?
— Ну-ну…
— Три месяца я как проклятый описывал жизнь святой Терезы, а когда закончил, оказалось, что я взял не ту святую. Мне же и в голову не пришло спросить у издателя, какую святую Терезу он имел в виду — испанскую или французскую…
— Со святыми упокой… А не выпить ли нам еще?
Боб помахал бармену.
— …Но я не понимал, почему одна святая Тереза годится, а другая пет, и попытал счастья у другого издателя. А тот сказал, что вкус публики изменился, и попросил у меня что-нибудь о малолетних преступниках. После этого я устроился на работу продавцом мороженого. Хотел бы я знать, однако, насколько вкус у публики меняется сам собой и насколько ей в этом помогают издатели…
Воздух бара стал вдруг дрожать и расплываться перед его глазами, и сквозь это марево Боб увидел, как Питер Мартенс наклоняется к нему — морщинистое лицо старика оживилось, напряглось…
— А хотели бы вы быть уверенным? — спросил старый Мартенс. — Хотели бы вы знать, знать наверняка?
— Что? Как? — Боб был немного испуган. Глаза старика, казалось, совсем залились кровью.
— Потому что, — продолжал Мартенс, — и я могу сказать — что. Я могу сказать — как. И никто другой. Один я. И не только о книгах, а обо всем. Потому что…
Послышался какой-то странный звук, будто отдаленное шуршание ветра в сухой траве. Оглянувшись, Роузин увидел стоявшего рядом с ним человека, он смеялся. Этот человек был в светло-коричневом костюме и сам был светло-коричневый — очень высокий, очень худой, с очень маленькой головой на покатых плечах. В общем и целом он больше всего походил на насекомое богомола, а с широкой голубоватой верхней губы у него свисали усы в виде перевернутой буквы.
— Все еще видишь свои сны, Мартенс? — спросил этот человек, давясь шелестящим смехом.
— Убирайся к черту, Шэдвелл, — сказал Мартенс.
Шэдвелл повернул свою крохотную головку к Роузину и ухмыльнулся.
— Он вам рассказывал басни о своих забытых успехах? Или о том, где зарождается мода?
Голова Мартенса, покрытая желтовато-белыми волосами, дернулась в сторону говорившего.
— Это, мой мальчик, Т. Петтис Шэдвелл, самый презренный из всех живущих людей. Он занимается так называемым исследованием рынка сбыта, хотя кто его нанимает, не могу себе представить. Я тебя предупреждаю, Шэдвелл, — продолжал он, — никакой информации ты от меня больше не получишь. — С этими словами он сложил руки на груди и умолк.
Самый презренный из всех живущих хихикнул, сунул костлявую руку в карман, вытащил блокнотик картонных листков, оторвал один по перфолинии и протянул Бобу.
— Моя деловая карточка, сэр. Предприятие у меня, правда, небольшое, но оно постоянно растет. Не принимайте мистера Мартенса слишком всерьез. И не давайте ему больше пить. — И он удалился.
Мартенс вздохнул.
— Такой человек просто не имеет права жить — по законам божеским и человеческим… Иногда я просыпаюсь в холодном поту: мне кажется, что я все ему рассказал… Кстати, вы когда-нибудь видели такие карточки — на перфорированных линиях? Говорят, что так они не теряются и не мнутся. Нормальному человеку это и в голову не придет.
В жужжащей прохладе бара Боб Роузин пытался поймать мысль, которая упорно пряталась в отдаленный уголок его сознания. Вообще же его мозг был ясен и проницателен, как никогда раньше. Но все-таки он упустил эту мысль и вдруг заметил, что рассказывает самому себе забавную историю на французском языке, в то же время восхищаясь чистотой произношения.
— …Не надейся на черные пеньюары, — говорила блондинка за соседним столиком. — Если хочешь сохранить привязанность мужа, сказала я ей, слушай меня…
Сбежавшая мысль по непонятной причине неожиданно вернулась, громко топая ногами, и прыгнула к Бобу на колени.
— Что именно вы боитесь ему рассказать? Я имею в виду — Шэдвеллу?
— Самый презренный из всех живущих… — механически ответил старый Мартенс. Затем на его лице появилось странное выражение: гордое, лукавое, боязливое. — Хотели бы вы узнать истоки Нила?
Пит Мартенс что-то ему шептал. Боб старался разобрать слова сквозь заглушавшее все жужжание и растерянно думал, что следовало бы все это записать…
— Хотите знать, знать наверняка, где это начинается и как… и как часто? Но нет, что я знаю? Вот уже сколько лет я была Клара — противная мачеха, а теперь я Клара — противная теща.
Бывают ли такие люди в каждом поколении? Должны быть… давно знал… давно знал… только вот кто? и где? Я искал и стремился, как Ливингстон и другие искали когда-то истоки Нила…
Кто-то, может быть, Клара, испустил длинный захлебывающийся крик, а потом некоторое время не было ничего, кроме жужжания, жужжания, жужжания в голове Боба Ро-узина; старый Мартенс умирал, откинувшись на спинку кресла, и молча сардонически разглядывал Боба кроваво-красным глазом, на
