Искатель,1994 №2 - Дональд Уэстлейк
— Граф де Шато-Нуар?
— Совершенно верно. Я бы весьма огорчился, капитан, если не смог бы встретиться и поговорить с вами во время вашего визита в мой замок. Мне случалось иметь дело со многими германскими солдатами, но вот с офицерами до сих пор не доводилось. А у меня есть что рассказать вам, и немало.
Капитан Баумгартен сидел в кресле, не смея шелохнуться. Он был храбрый солдат, но в манерах этого француза угадывалось нечто такое, отчего у пруссака по телу забегали мурашки. Капитан скосил глаза вправо, потом влево; его оружие исчезло, а о рукопашной схватке с этим гигантом нечего было и думать — капитан рядом с ним выглядел просто ребенком. Граф взял со стола бутылку кларета и под-идс ее к свету.
— Фу ты! — досадливо поморщился он. — Неужто для гостя Пьер не мог найти ничего получше? Поверьте, капитан Баумгартен, мне стыдно смотреть вам в глаза. Но мы сейчас постараемся исправить эту оплошность.
Он поднес к губам свисток, висевший у него на охотничьей куртке, и в зале тотчас появился престарелый слуга.
— Шамбертен из клетки пятнадцать! — распорядился граф, и через минуту дворецкий бережно, точно нянька ребенка, внес серую от пыли и паутины бутылку. Граф наполнил до краев два стакана.
— Пейте! — сказал он. — Это лучшее из вин в моих погребах, от Руана до Парижа вы не сыщете ему равного. Пейте, сударь, и будьте счастливы! У нас найдется холодная говядина, парочка свеженьких омаров, доставленных прямо из Онфлера. Это гораздо вкуснее того, чем вы давеча ужинали. Сделайте милость, не откажитесь отужинать еще раз!
Прусский офицер отрицательно покачал головой, но тем не менее осушил стакан, который хозяин тотчас наполнил снова, не переставая уговаривать капитана отведать то тех, то других деликатесов.
— Можете располагать всем, что только есть в моем доме, капитан. А теперь, пока вы пьете вино, позвольте рассказать вам одну историю. Я давно жажду поведать ее какому-нибудь германскому офицеру. Она касается моего единственного ребенка, моего сына Юстаса. История настолько любопытна, что вам ее ни за что не забыть, за это я могу поручиться.
— Да будет вам известно, — продолжал граф, — что сын мой служил в артиллерии. Это был прекрасный юноша, и его мать им очень гордилась. Она скончалась через неделю после известия о его смерти. Известие это принес его собрат-офицер, который все время находился рядом с Юстасом и которому удалось добраться до нас после того, как нашего мальчика не стало. Я расскажу вам все, о чем сообщил нам этот офицер.
Четвертого августа под Виссамбуром Юстас попал в плен. Всех пленных французов разделили на три партии и отправили в Германию разными маршрутами. Пятого августа мой сын очутился в деревне Лотербург, где был обласкан тамошним командиром. Германский полковник пригласил голодного юношу к столу, предложив ему все лучшее из того, чем располагал сам, откупорил бутылку доброго вина, как я постарался сделать это для вас, капитан, и угостил его сигарой из собственного портсигара. Нельзя ли попросить вас об одолжении закурить одну из моих сигар?
Насильно усаженный в кресло капитан снова покачал головой: улыбающиеся губы и яростно сверкающие глаза его собеседника внушали ему все возрастающий ужас.
— Как я уже сказал, полковник был очень добр к моему сыну. К несчастью, на следующий день пленников переправили через Рейн в местечко Эттлинген. Здесь им не повезло, капитан Баумгартен. Командовавший конвоем офицер оказался негодяем и подлецом. Ему доставляло удовольствие жестоко глумиться над пленными храбрецами, попавшими под его власть. Вечером того же дня мой сын дерзко ответил на одну из его ядовитых насмешек, и этот офицер ударил его в глаз — вот так!
В зале гулко прозвучал удар, и немец согнулся, закрыв лицо руками, меж пальцев показалась кровь, а граф уселся в кресло.
— Лицо моего сына было обезображено этим ударом, а изверг не преминул сделать изуродованную им внешность предметом новых своих насмешек. Между прочим, капитан, у вас в настоящий момент довольно комичный вид, по поводу которого ваш полковник непременно бы подумал, что вы, должно быть, хорошо погуляли где-то. Но вернусь к своей истории. Молодость моего сына и абсолютная пустота его карманов вызвали сострадание одного мягкосердечного майора, который, хоть и не питал никаких надежд на возвращение долга, но все же ссудил Юстасу из своих личных средств десять наполеондоров[7]. Поскольку я не мог выяснить имени заимодавца, то считаю за обязанность, капитан Баумгартен, лично вам в руки возвратить эти десять золотых монет с чувством сердечной благодарности тому немецкому майору за его щедрость по отношению к моему сыну.
Подлый тиран, командовавший конвоем, сопровождал пленных в Дурлах, а оттуда — в Карлсруэ. Гордость Шато-Нуаров не позволяла моему сыну унижаться до притворного смирения, чтобы смягчить ярость этого негодяя, который осыпал его всеми мыслимыми оскорблениями. О, этот подлый злодей, кровь из чьего сердца, надеюсь, еще обагрит эту вот руку, посмел давать моему мальчику пощечины, пинать его, дергать за усы — вот так, вот так и вот так!
Пруссак беспомощно извивался и корчился в руках француза, обрушившего на него град ударов. Когда ослепленному и почти обезумевшему от побоев капитану с трудом удалось наконец встать на ноги, граф снова швырнул его в просторное дубовое кресло. От бессильной ярости и невозможности отплатить за бесчестье прусский офицер начал всхлипывать.
— Столь оскорбительное обращение нередко доводило моего сына до слез, — продолжал граф. — Теперь-то вы поймете меня, капитан, когда я скажу, что горько, до слез горько чувствовать себя беспомощным во власти наглого и безжалостного неприятеля. В Карлсруэ, куда прибыли пленные, один молодой баварец проникся жалостью к моему несчастному сыну и перевязал ему лицо, израненное жестоким стражем. Мне тоже печально видеть, как ваш глаз кровоточит. Разрешите перевязать его моим шелковым платком.
Граф наклонился было к офицеру, но тот оттолкнул от себя его руку.
— Я нахожусь в вашей власти, чудовище, — вскричал он, — и терплю вашу жестокость, но к чему это лицемерие!
Граф пожал плечами.
— Я просто стараюсь выдержать последовательность событий, — ответил он, — о которых поклялся рассказать первому же встречному германскому офицеру, если смогу потолковать с ним с глазу на глаз. Итак, я довел рассказ до того места, где молодой баварец сделал моему сыну перевязку лица. Что же, безмерно жаль, что вы не позволили мне на деле применить те малые познания в хирургии, какими я обладаю. В Карлсруэ моего сына заперли в старой казарме, где он оставался около двух недель. Муки неволи усугублялись еще и
