Укротить дьявола - Софи Баунт
И снова мой любимый священник в дурдоме…
– Ты в порядке? – спрашиваю я, касаясь запястья Лео.
Он стоит у двери в палату матери. Не решается войти. Оттуда доносятся громкие восклицания его отца, которого я ни разу в жизни не видела и удивлена, что Лео взял меня с собой в клинику. Раньше он скрывал от меня своих родителей. Даже сказал, что отец в тюрьме, хотя тот давно вышел на свободу.
– В порядке, – бормочет Лео и заходит в палату, сразу представляя меня отцу: – Это Эмилия. Моя девушка. Эми, это мой отец Василий Чацкий.
Сначала я впадаю в замешательство из-за того, что Шакал назвал меня своей девушкой. Слишком противоречивые чувства. «Моя девушка» ассоциируется с чем-то нормальным, стабильным, а наши отношения похожи на истории о жизни после смерти: многие вроде и верят, что он есть – мир за могилкой, – но и сомнений через край.
– Здравствуйте, рада знакомству, – улыбаюсь я, пока Лео пожирает отца раздраженным взглядом.
Добродушный мужчина лет пятидесяти сидит на колене перед Эллой.
Мать Лео похожа на мертвеца, который пять минут назад выполз из морга, но видно, что она была очень красива до того, как попала в клинику. У нее пухлые губы, аккуратный нос, лицо в форме сердца и карие глаза, пусть и потухшие, но когда-то они заставляли пульс мужчин биться быстрее, манили распробовать их обладательницу, точно шоколад. Я уверена. Каштановые волосы падают вперед, закрывая часть ее лица. Она глядит невидящим пустым взглядом и тонет в подсознании, откуда уже больше десяти лет не может выбраться. Василий держит ее за руку. До того как мы вошли, он что-то громко рассказывал Элле, тормошил ее и декламировал стихи.
Когда Василий видит меня, он подходит и целует мою ладонь. Потом целует в обе щеки. Я столбенею, плотно прижимая руки к бокам, пока этот веселенький мужчина обнимает меня. Лицо горит. После Шакала, всегда похожего на хмурое надгробие, я не ожидала увидеть, что его отец – ходячий мультфильм Диснея. Птички вот-вот прилетят петь к нему на плечи.
Боже, и этот человек сидел в тюрьме?
Как он там выжил?
Благодаря Гительсонам?
У Василия золотистые волосы. Добрая улыбка, как у кота Леопольда. И всего несколько морщин. У его сестры Стеллы морщин и вовсе нет. Семейка Лео не в курсе, что люди должны стареть. Какие-то секси-вампиры, но пьют не кровь, а мою нервную систему.
Одет мужчина в салатовый клетчатый пиджак и бежевые брюки. Из кармана торчат ручка-перо и блокнот: припоминаю, что Ева тоже любит носить с собой блокнот и нарисовала там кляксы из теста Роршаха, чтобы показывать их новым знакомым и подбирать стиль общения.
Прежде чем ответить, Василий записывает в блокнот мое имя. Я замечаю, что на других страницах стихи.
У дочери рисунки, а у отца стихи. Странно, что Лео не поет в хоре и не вышивает крестиком.
– И я рад, дорогая, – улыбается Василий в ответ. Голос у него один в один как у Лео, только слова он произносит мягче. И глаза такие же малахитовые. – Не понимаю, как вы его терпите. А ты поздороваться с отцом не хочешь, Леня?
– Не хочу, – холодно отвечает Лео. – И оставь маму в покое.
– Я помочь ей пытаюсь.
Василий расстраивается. Как и Ева, он ведет себя эмоционально. Но если Ева играет роль, то ее отец сразу дарит людям свое доверие. Его так и хочется обнять или потрепать за щеки. Милашка.
Не помню, когда последний раз видела подобный типаж мужчин. И видела ли?
– Ты себе хочешь помочь, – отрезает Лео. – Если она придет в чувства, то можно будет с чистой совестью уйти к своей подружке. А для меня нет ничего хуже, чем лицемерие, уж извини.
– Что ты такое говоришь? – еще сильнее обижается Василий. – Как маленький. Сначала настраиваешь против меня Еву, теперь Эллу, ты когда-нибудь успокоишься?
– О, конечно, ты ведь отец года. Знал, что дочь работает киллером, и жил себе весело, попивая вино среди писателей.
– Знал? – удивляюсь я.
Василий краснеет и горбится, уменьшаясь в размерах.
– Я знал далеко не все, Лео.
– Ты скрывал это, как послушная собачка, пока Ева нуждалась в твоей помощи. Господи, ты мог сказать мне! Мне!
– Я не виноват, что ты десять лет не мог сестру под носом разглядеть.
Лео игнорирует укол.
– А теперь ты завел себе любовницу и приходишь к матери, в глаза ей тут заглядываешь. Меня от тебя тошнит.
Я смотрю на Лео, открыв рот. Его никто и никогда не мог вывести из себя, у него одно мрачное лицо на все случаи жизни. Ни злости, ни радости. Только ухмылки, равнодушие и хмурость. А сейчас он в бешенстве. Весь как на иголках, утратил все хладнокровие. Мне казалось, что – настолько! – вывести его из себя просто невозможно.
С другой стороны, я понимаю Лео. Как Василий мог скрывать, что Ева жива? Стелла сказала ему молчать, и он молчал? Ева – его дочь! Он из-за нее в тюрьме отсидел, едва не растерзал ее насильника и при этом спокойно смотрел на то, что дочь превратили в машину для убийств?
Напряжение между мужчинами электризует воздух.
Стоило подождать в коридоре.
Я отступаю в сторону, сажусь рядом с Эллой. Ее лица не видно за водопадом каштановых волос, она смотрит в пол, но, когда я касаюсь ее плеча своим, – поворачивает голову. Я едва не вскрикиваю от неожиданности.
Элла поднимает взгляд. И будто что-то ищет в моих глазах, будто она меня хорошо знает и ждет каких-то важных слов, которыми я обычно ее успокаиваю, или сама сейчас что-то скажет, хотя не разговаривает много лет.
Затем она протягивает дрожащий кулак, упирается им в мою ладонь. Я принимаю от нее маленький предмет.
Ой!
Я уколола палец!
На ладони тонкий железный браслет в виде шипастой лозы.
– Это мне?
Она кивает с испуганными глазами. Я вдруг вспоминаю, что видела похожий браслет у Макса.
– Откуда он? – шепчу, пока Лео и Василий ругаются у окна.
Элла кивает на телефон у меня в кармане, сжимает ткань своего серого больничного платья, а потом качает головой, словно хочет предупредить о чем-то важном. Я пытаюсь вернуть браслет, но она его не принимает.
Кажется, просит меня унести его?
Почему?
Я поджимаю губы.
Лео и Василий по-прежнему спорят. Я чувствую себя лишней и встаю, чтобы уйти, но случайно задеваю подушку.
Подушка шлепается на пол. Я тарахчу извинения, отряхиваю ткань. Когда кладу обратно, то замечаю, что у края матраса лежит телефон. Странно. С каких пор в психиатрических клиниках разрешены телефоны?
Элла вдруг хватает меня за запястье и смотрит так измученно, словно я моряк, который нашел ее посреди океана и помогает взобраться на лодку. Мать Лео чем-то напугана. Ее ногти больно впиваются мне в кожу.
– Вы боитесь? – едва слышно спрашиваю я.
Однако Элла – словно кто-то вмиг переключил канал у нее в голове – возвращает лицу отстраненность, уходит в себя и вновь упирается взглядом в пол.
Не понимаю.
Она хочет меня о чем-то предупредить?
Наверное, стоит вспомнить, что я в психушке, да… Элла болеет шизофренией. Как еще она будет себя вести? Шизофреники постоянно кого-то боятся: то пришельцев, то людей-кактусов; паранойя преследования – один из первых симптомов начала заболевания. И все же… этот дурацкий браслет… где она его взяла? И почему хочет от него избавиться?
Никто не обращает внимания, что я выхожу из палаты. Лео и Василий выясняют отношения. Элла тонет в своей голове.
По коридору носятся несколько медсестер. Я чувствую запах лекарств, которые они несут на подносах, и слышу скрип досок под ногами. Где-то снизу кричат женщины. Вероятно, друг на друга. В соседней палате кто-то поет про трех белых коней высоким, истеричным голосом.
Надо бы завтра найти Макса. Спрошу у него про эти браслеты и про дурацкое приложение «Пеликан».
Элла не разговаривает много лет, но что мешает ей пользоваться телефоном? Браслеты не могут быть просто совпадением, они как-то связаны с приложением.
Второй вопрос: за пациентами клиники вообще кто-нибудь следит?
Я уже собираюсь отправиться к главному врачу, чтобы задать этот вопрос в лоб, но отвлекаюсь на уведомление в телефоне.
У тебя слишком много секретов, Эмилия.
