Зов пустоты - Максим Шаттам
– Знаю, и это странно.
Девушка выпрямилась. Небо было серым, солнце словно растворилось за грозной завесой облаков. Словно средь бела дня наступили сумерки.
Или апокалипсис.
Мозг Людивины строил связи между элементами, всем, что она слышала, читала и видела. Больше всего ей помогали мысли вслух, и она тут же начала размышлять:
– Фиссум сбежал от вас по собственной инициативе. Никто не видел, как его похитили: вы бы такое заметили. Ваш человек, Ишам, говорит, что во время вечерней молитвы у Фиссума был отсутствующий вид, он держался в стороне от своих приближенных. Он готовился. – Она энергично кивнула и обернулась к Марку. – Он хотел умереть. Он сам сдался убийце.
– Зачем ему приносить себя в жертву? Он играл важную идеологическую роль для вербовки в ИГИЛ на нашей территории!
– Именно это и надо выяснить. Но гипотеза об убийце не меняется. Это фанатик. Он убил Лорана Брака и Абдельмалека Фиссума не ради того, чтобы удовлетворить собственные фантазии. Он убил их по заказу. А зная о его новом увлечении, можно утверждать, что он действовал во имя Аллаха.
– То есть у него случилось озарение и он сделал то, что велели голоса?
– Нет, он поступил как религиозный фанатик, удовлетворяющий требования своего духовного отца.
– У суннитов нет никаких духовных отцов.
– Ты меня понял. Он делает то, что ему говорят. Говорит тот, кого он считает голосом Бога или Его посредником.
– Тот, кто играл эту роль, лежит у твоих ног.
– А кто стоит выше в их иерархии?
– Во Франции? Никто… Это такое разнородное скопление, каждая группа сидит в своем углу, а объединяет их экстремистская идеология и ИГИЛ, где-то там, в «стране Шам», как они ее называют. Их единственный глава – Бог.
– Разве у них нет организации с пирамидальной структурой, с настоящими лидерами?
– Нет, в Ираке и в Сирии у них есть халиф, правители и целая толпа стратегов, разрабатывающих военные операции, но здесь все эти титулы ничего не значат. А те немногие заметные представители ИГИЛ, которых мы видим в интернете, не смогли бы так просто приехать во Францию.
– Это невозможно?
– Конечно, они могли бы просочиться через границу, но будем реалистами: эти люди отлично разглагольствуют перед камерой, отлично вербуют, умеют запудрить мозги растерянным подросткам, но совершенно не способны вести партизанскую войну на нашей территории.
– Значит, мы должны признать, что есть еще кто-то. Кто-то очень влиятельный, какая-то теневая фигура. Он сумел ускользнуть от ваших служб, но его слушают радикальные исламисты.
Марк покачал головой. Людивина явно его не убедила.
– И что дальше? – спросила она.
– Мне надо в Леваллуа, начальство ждет подробный отчет. И я их не разочарую… Возвращайся в Париж, я позвоню на выходных.
Марк угрюмо посмотрел на нее. Он был чернее тучи.
Когда Людивина вышла из машины на парковке за казармой, поднялся ветер. Дневной свет казался еще тусклее, чем на берегу Сены.
Будет гроза.
Она не разделяла уныния Марка. Он потерял важную фигуру, которая позволяла следить за целой сетью, он чувствовал, что убийца все усложнил, обвел его вокруг пальца. Но для Людивины все произошедшее имело смысл. Она не до конца понимала, какой именно, но теперь убедилась в том, что убийцей кто-то управляет. Это было единственное разумное объяснение его поведения, а по опыту Людивина знала, что даже серийные убийцы следуют определенной логике.
Она поймает эту гадину. Этого насильника. Этого фанатика. Такова была ее цель. Все остальное – дело ГУВБ.
Единственная хорошая новость пришла, вопреки всем ожиданиям, от прокурора Беллока – он сам ей позвонил. Он запросил вырезанные половые органы, которые действительно лежали на холоде в хранилище, поскольку дела не были закрыты. Из уважения к судьям, ведущим эти дела, а также ради единообразия обработки и интерпретации результатов Беллок отправил образцы в те же лаборатории, которые делали анализы при первом расследовании. Это были частные лаборатории, вполне компетентные, однако работали они дольше, хотя прокурор настаивал на срочности. Людивина не могла опомниться от радости и долго благодарила Беллока, не забыв заодно извиниться.
Входя в казарму, она заметила на бульваре мужчину на скутере и со шлемом на голове, который пристально смотрел на нее, и замешкалась у дверей. Их разделяли ворота безопасности. Она не могла вспомнить, встречались ли они раньше, но его лицо показалось ей знакомым.
Мужчина опустил козырек, нажал на газ и скрылся в потоке машин.
Людивина решила, что это журналист или жандарм, работавший раньше в ПО, имени которого она не запомнила.
Она была точно уверена лишь в одном: это не кто-то из бывших любовников.
Внутри кольнула тревога, но она не поняла почему. И отогнала тревогу прочь.
Как глупо переживать из-за лица, показавшегося знакомым.
Но его взгляд… Тяжелый. Пустой.
Это воображение разыгралось. День был ужасным, особенно после двух напряженных недель расследования. Пора отдохнуть. Выходные пойдут ей на пользу.
Над Парижем прогремел гром.
Будет гроза, вновь сказала себе девушка и зашла в казарму.
Гроза разразилась ранним вечером.
31
Голос и царапанье стихли. Людивину снова окружило черное безмолвие. Так было не лучше.
Где он? Когда снова появится? Станет ли следующий раз последним? Когда он возьмется за нее? Пары ударов электрошокером хватит, чтобы ее усмирить. Первый хомут уже через миг затянется на шее. Он будет ее насиловать, а она почувствует, как хомут с каждым толчком затягивается все сильнее. Затем он затянет второй, чтобы наверняка. Третий хомут она даже не почувствует, но этот подонок потянет за него с нечеловеческой жестокостью, а потом выйдет из комнаты и оставит ее задыхаться в одиночестве, в этом тошнотворном месте.
Людивина жалела о том, что так много знает из судебной медицины. Асфиксия может быть очень долгой. До нескольких минут. Все зависит от давления на горло. Если он постарается, она быстро умрет. В ином случае это может продлиться минут пятнадцать. Почти тысячу бесконечных секунд она будет скользить в небытие. Без надежды на спасение. Впереди лишь неотвратимая смерть. Тысяча секунд ужаса, сожалений, рассыпавшихся надежд.
Она знала, что поступит как те девушки – сорвет ногти, пытаясь поддеть хомуты, раздирая собственную плоть. Зачем? Она не сможет снять их голыми руками. Но, даже зная об этом, она все равно не сможет удержаться. Желание жить окажется сильнее. Жить, несмотря на боль и страдания.
По пищеводу волной поднялась кислота, спазмы в желудке скрутили ее пополам.
Только не язва, только не сейчас!
Ей нужно было думать о другом, но стресс не давал
